Молитва это свет души, истинное познание Бога, посредница между Богом и людьми. Охваченная молитвой душа человека возносится на вершины небес и объемлет Бога в невыразимом объятии; в жажде небесного молока, она взывает со слезами, как младенец просит молока у своей матери. Выражает она свои глубокие желания, а получает дары, превосходящие всякую видимую реальность.

Молитва, могущественная посланница пред Богом, радует человеческую душу, утоляет ее тревогу. Не воображай, однако, что говоря о молитве, я говорю о словах. Молитва это порыв к Богу, неизреченная любовь, которая не происходит от людей и о которой Апостол говорит: «Мы не знаем, о чем молиться, как должно, но Сам Дух ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными» (Рим 8,26).

Если Господь удостоит кого-либо дара такой молитвы, тот будет обладать сокровищем и пищею небесной, насыщающей душу. Тот, кто ее вкусит, воспылает, как пламенем, вечным желанием Бога, охватившим его сердце.

Предаваясь искренней молитве, убери свое жилище в кротость и смирение, освети его светом праведности. Покрой его добрыми делами, как сияющей кровлей, укрась не тесаными камнями и мозаикой, но верой и великодушием. А надо всем этим помести молитву, как венец всего здания, которое возводишь ты для Господа, как совершенную обитель. В этих блистательных царских покоях ты примешь Того, образ Которого, благодаря Его благодати, уже несешь в святилище твоей души.

Перенесение мощей святителя Иоанна Златоуста 9 февраля верующие православной Церкви отмечают день памяти перенесения мощей Святителя Иоанна Златоуста Иоанн Златоуст - великий вселенский учитель и иерарх, скончался в 407 году в городе Команы на пути к месту ссылки, осужденный по проискам императрицы Евдоксии за смелое обличение пороков, царивших в Константинополе. Перенесение его честных мощей из Коман в Константинополь совершилось в 438 году, через 30 лет после смерти святителя, при сыне Евдоксии императоре Феодосии II (408 - 450). После того как прошло тридцать и даже более лет со времени кончины великого вселенского учителя, святого Иоанна Златоустого, в городе Команах, - святейший Прокл, бывший некогда учеником его, а затем заместителем, его престола, совершая летом, в память его, богослужение в Великой Константинопольской церкви, произнес слово к народу, прославляя угодника Божьего многими похвалами. "Никто не может, - говорил он, - восхвалить святого Иоанна по достоинству, - разве только другой бы такой же Иоанн ныне явился. Подобно переполненной водами реке, память его, слагающаяся из воспоминания его бесчисленных трудов, подвигов и наставлений, напаяет души верных.

В нем сияют лучи благодати Божьей, в которых одному с ясностью является солнце Божества, другому представляется очищение православия от ересей, иному показывается гибель идолов, для иного обнаруживается лживость заблуждений, иной видит утверждение веры и исправление нравов, для иного блистают небесные венцы. О, архиерей, память которого подобна исполненному благоуханий воздуху!

О, имя Иоанново, соответствующее делам! О прозвание Златоустым, явственно показывающее, каким он был в проповеди слова Божьего! О, язык, высший небес! О, учитель, распространяющий евангельские громы! Это - Иоанн, подобный Иоанну Предтече Господнему, проповедовавшему покаяние. Тот был проповедник, этот - богогласная труба. Тот был непоколебим, этот непобедим. Тот - девственник, этот - защитник чистоты. Тот крестил в пустыне, этот в городе расстилал мысленные сети. Тот обличал прелюбодея, этот грозно обличал хищников. Тот был брошен в темницу, этот заточен в изгнании. Тот был усечен мечом, этот желал принять такую же смерть за истину. Много у него было подвигов на земле; много венцов уготовано ему на небе. Иоанн ныне взывает вместе со святым апостолом Павлом: я - Христово благоухание (2Кор.2:15), ибо я все места очистил от заблуждений, как бы от зловония: в Ефесе я устранил обманы Мида, во Фригии матерь ложных богов я сделал бесчадною, в Кесарии я разорил народные блудилища, в Сирии я упразднил богопротивные сонмища, в Персии я посеял семя благочестия. Повсюду я насадил корни православной веры; весь мир посредством своего учения я просветил познанием Бога. Составляя книги, я всюду распространил сети спасения. С Иоанном Богословом я богословствовал о Слове Отчем. Вместе с рыбарями я бросил в мир мрежи православия. - О, Иоанн! Жизнь твоя по истине была исполнена скорби, но смерть твоя почетна, гроб твой славен, награда твоя велика!"

Когда беседовал так святой Прокл в церкви, народ, горевший любовью к святому Иоанну Златоустому, не мог дождаться конца беседы, но громким голосом все, точно одними устами, взывали к святейшему Проклу, прося его поторопиться возвращением святых мощей Иоанна из Коман в Константинополь. Громкие клики раздавались в церкви так долго, что патриарх не мог окончить своей беседы. Тотчас после отпуска церковного, святейший Прокл отправился к царю Феодосию, сыну Аркадия, внуку Феодосия Великого, и просил его о перенесении честных мощей Иоанна Златоустого, говоря:

- Возврати, царь, евангельски родившего тебя святым крещением и святительскими руками внесшего тебя в церковь, как некогда старец Симеон Господа. Церковь взывает к тебе: красота моя поблекла, уста закрылись, великолепие омрачилось. Дикий вепрь растерзал пастырей Златоустовых овец, и кровожадные звери уничтожили плоды уст моих. Зависть осквернила святыню служителя моего; как в лесной дубраве секирами, отсекли его от меня и заключили его в гробе молчания. Друзья еретиков говорили между собою: заградим уста, говорившие многое против нас. Посрамим его речи, ибо никто уже не сможет так учить и никто уже не возразит нам. Доколе, царь, будет враг поносить меня ради Златоустого? Возврати мне того, который был подобием Жениха моего Христа. Даруй мне, своей матери, твоего духовного отца. Хотя и отстранила его от меня твоя плотская мать, но ты не следуй ее немилостивому сердцу и дурному намерению, а поревнуй святыне духа, без которой никто не увидит Господа. Прошла слава Евдоксии, а Церковь всегда пребывает. Я - твоя мать на вечные времена. Дай мне возможность повсеместно распространять радость возвращением Златоустого, и ты будешь иметь во мне ходатаицу о тебе пред Богом. Приобрети душу Златоустого в качестве молитвенницы о тебе. Будь сыном правды, утверждаемым отеческою молитвою!

Так, сказав многое от лица Церкви, он склонил царя к согласию. Были посланы в Команы почетнейшие мужи с серебряною ракою, чтобы перенести святые мощи Иоанна Златоустого с великим почетом. Когда они прибыли туда и показали царское послание команскому епископу и всему народу, наступила великая скорбь между людьми, печаль и рыдание по поводу лишения такого великого сокровища. Народ не хотел отдавать святых мощей. Много рассуждали по этому поводу; однако, не могли противиться царскому повелению. Когда же посланные царем люди хотели взять из гроба святые мощи, они тотчас стали тяжелее камня и всякой другой тяжести, так что, при всех усилиях, невозможно было сдвинуть их с места. Посланные много потрудились, но ничего не достигли. Поняв из этого, что святой не соизволяет, чтобы его мощи были взяты оттуда, они тотчас письменно известили об этом царя. Царь, посоветовавшись с святейшим патриархом и другими святыми мужами, понял свою ошибку, - именно, что он не с молением, а с повелением послал взять из Коман мощи святого Иоанна. Он задумал написать к нему послание, как бы к живому, прося прощения за свое дерзновение и умоляя его, чтобы он соизволил возвратиться на свой престол и утешить свое стадо. Он написал своею рукою следующее:

Перенесение мощей Иоанна Златоуста в Константинополь в храм святых Апостолов. Миниатюра Минология Василия II. Константинополь. 985 г. Ватиканская библиотека. Рим.

"Вселенскому учителю и духовному моему отцу, святому Иоанну Златоустому, Феодосий царь: твое честное тело, честнейший отец, признав как бы бездушным, подобно телам прочих умерших, я повелел немедленно перенести к нам, но не получил желаемого по причине моего недостоинства. Ныне же к тебе, как к живому, посылаю сию мою собственноручную просьбу и с верою прошу прощения мне и людям твоим. Прости мне дерзновенно предпринятое начинание, покрыв его глубиною твоей мудрости. Ты, учивший всех покаянию, прости кающегося. Как детям, любящим отца, возврати нам отца и обрадуй пришествием твоим любящих тебя. Помимо великой нужды, усердно умоляю тебя придти к нам, а не повелеваю. Не посрами меня вторично, честнейший отец! Даруй себя желающим тебя видеть: возвратись с миром к себе, и свои примут тебя с любовью".

Написав это послание, царь отдал его скороходам и повелел, открыв гроб святого, положить его на груди святого и затем совершить всенощное бдение. Когда присланное царем в Команы царское письмо было положено на груди святого Иоанна и когда, затем, по совершении всенощного бдения, царские мужи коснулись честных мощей, святой тотчас отдался им: он стал так же естественно легок, как и был. Присланные обрадовались и, взяв из гроба честные мощи, положили их в царскую раку. Там находился один убогий человек, имевший от укушения змеи хромую ногу и живший при церквах, прося милостыни. Он взял небольшой покров от гроба святого и отер им свою ногу. Тотчас нога его стала крепка, как и другая, и он стал ходить, прославляя Бога. Весь народ собрался со свечами для поклонения честным мощам святого и проводил их, при перенесении, с обильными слезами и рыданиями. Царские люди отправились в путь и, прошедши беспрепятственно большое расстояние, достигли Халкидонской пристани. На встречу святым мощам вышли царь со всем синклитом, патриарх с клиром и бесчисленное множество народа, севшего на корабли. Был приготовлен особый царский корабль для принятия честных мощей Иоанна, в который и была поставлена рака с мощами. Когда возвращались в Константинополь, поднялась внезапно, по Божьему попущению, буря на море. Все корабли были разбросаны туда и сюда; корабль же, на котором была рака с мощами святого, лишившись руля, носился сам по себе, невидимо управляемый не человеческою рукою, а Божьей силою. Он пристал к берегу в том месте, где находился виноградник вдовицы, за который святой Иоанн Златоустый претерпел столько бедствий и самое изгнание. Так он и по смерти явил ревность по правде и изобличил неправедно причиненную обиду. Тотчас море затихло, корабли сошлись в одно место неповрежденными, и никто не пострадал от морского волнения.

Первая гробница Иоанна Златоуста в Каманах, Абхазия

Когда рака с мощами была перенесена с корабля на берег, поднялся весь город и вышел со свечами, кадилами и песнопениями. Клирики, взяв раку, внесли ее первоначально в церковь святого апостола Фомы, а затем в церковь Ирины, иначе называемую церковью мира Христова. Здесь царь и патриарх открыли раку и нашли тело святого Иоанна подобным виноградной лозе, цветущим красотою и нетлением и издающим великое благоухание. Царь, сняв свою багряницу, простер ее над мощами, а затем, припав на перси святого, со слезами говорил: - Прости, отче, прегрешение, причиненное тебе завистью. Не считай меня сообщником греха моей матери и не допусти, чтобы я страдал от оскомины за родительскую невоздержность. Хотя я и сын твоей гонительницы, однако, я неповинен в причиненном тебе бедствии. Прости ей согрешение, чтобы и я был свободен от упрека, тяготеющего на ней. Преклоняю свой сан к ногам твоим и всю мою власть подчиняю твоему молению. Прости оскорбившую тебя безрассудным насилием, ибо она раскаялась в сделанном тебе и просит прощения, обращаясь к тебе со смирением моими устами так: помяни, отче, твое учительное слово о непамятозлобии и сам забудь мою злобу.

Я хочу восстать от падения, но подай мне руку, ты, говоривший: если кто пал однажды, встань и спасешься. Я не могу перенести твоего недовольства мною; даже гроб мой сотрясается, сокрушая мои кости. Боюсь я и вечной казни и того, чтобы не быть устраненною от стояния одесную на страшном суде Христовом.

Многих спас ты своими поучениями; да не буду я одна лишена того же спасения. Не оставь меня, зовущей тебе в след, но отомсти за меня врагу моему - дьяволу, ибо это он научил меня оскорбить тебя, как некогда научил Еву согрешить Богу. Не гневайся на меня, незлобивый; непамятозлобствовавший в жизни тленной, не памятозлобствуй и в нетленной. Если я, живя временною жизнью, причинила тебе зло, то ты, живя вечною жизнью, будь полезен душе моей. Миновала моя слава, и ничто мне не помогло; помоги же мне ты, отче, во славе своей, которую ты принял от Бога, и прежде чем я буду осуждена на страшном суде Христовом, прости меня безответную.

Говоря эти слова от лица своей матери, царь не переставал плакать, но орошал слезами тело святого, и лобызал его со страхом. Также и святейший Прокл, с любовью лобызая тело святого, взывал:

- Радуйся, христолюбивый отче, сладчайший учитель! Я твое чадо, воспитавшееся от твоего духовного млека. Как ты был прежде меня пастырем, так и ныне ты пастырь: мои овцы суть твои; на твоей пажити доселе питается твое стадо и, стремясь к тебе, не желает следовать другим пастырям. Яви же нам лице твое, и снова заставь услышать голос твой.

Весь народ стремился хотя прикоснуться только к честной раки святого и не отходил от нее день и ночь. На утро мощи святого были возложены на царскую колесницу и отвезены с великою честью и славою в великую соборную церковь святых Апостолов. Когда рака была внесена внутрь и поставлена на патриаршем престоле, весь народ восклицал как бы едиными устами:
- Прими престол свой, отче!
Тогда патриарх Прокл, а с ним и многие достойнейшие мужи увидели, что святой Иоанн, раздвинул свои мертвые уста, как бы живой, произнес архиепископское благо желание:
- Мир всем!
Во время совершения святой литургии, много чудесных исцелений было подаваемо от святых Златоустовых мощей болящим, а равно и гроб царицы Евдоксии остановился от своего долговременного сотрясения. Пресвитеры положили святое тело Иоанна в алтаре под жертвенником, с весельем и радостью прославляя Христа Бога, с Отцом и Святым Духом превозносимого во веки. Аминь.
Дмитрий Ростовский "Жития Святых"

Мы, хотя бы умерли тысячу раз, хотя бы совершили всякую добродетель, и тогда не воздали бы должного Богу за дарованные нам от Него блага. Посмотри: не имея никакой нужды в нас, но будучи самодоволен, Он привел нас из небытия в бытие, вдохнул [в нас] душу, какой [не дал] ни одному из животных земных, насадил рай, распростер небо, под ним положил землю, зажег блестящие светила, землю украсил озерами, источниками, реками, цветами и растениями, а на небе поставил хор разнообразных звезд; сделал для нас ночь полезной не меньше дня… Представь себе только разные роды растений плодоносных, бесплодных, растущих в пустынях, в местах обитаемых, на горах, на равнинах; посмотри на разнообразие в семенах, в травах, в цветах, в животных земных, в земноводных, в морских; вспомни, что все видимое создано для нас – небо, земля, море и все, что в них. Как если бы кто построил себе блестящий дворец, украшенный множеством золота и сияющий ярким блеском камней, так и Бог, создав мир, ввел в него человека, чтобы он царствовал над всем. И еще более удивительно то, что кровлю этого здания [Бог] устроил не из камней, но составил ее из другого драгоценнейшего вещества, и зажег огонь не на золотом светильнике, но, спустив светила сверху, повелел им протекать по кровле этого здания, чтобы мы получали не только пользу, но и великое удовольствие, а землю распростер в виде богатой трапезы. Все это Бог дал человеку, еще не сделавшему ничего доброго. Хотя человек после такого дара оказался неблагодарным своему Благодетелю, однако Бог не лишил его чести, а только изгнал из рая и этим наказал, чтобы воспрепятствовать дальнейшему возрастанию неблагодарности и удержать его от стремления к худшему.

Бог не требует от нас чего-нибудь тяжкого и трудного, но только того, чтобы признавали Его благодеяния и возносили Ему благодарность за них, не потому впрочем, чтобы Он нуждался в этом, - ибо Он ни в чем не имеет нужды, а для того, чтобы мы научились через это привлекать к себе Подателя благ, и не были непризнательны, но являли бы добродетель, достойную благодеяний и такой заботливости Его о нас. Ибо этим-то мы и расположим Его к еще большему о нас попечению.

Таков обычай у Бога. Если мы со своей стороны сделаем что-либо (доброе), хоть малое и незначительное, но лишь только сделаем, Он всегда дарует нам богатые милости. А чтобы удостовериться в крайней скудости (приношений) человеческих и в щедродательности Господа твоего, подумай вот о чем. Пусть мы решимся что-либо принести Ему, но что можем представить, кроме словесной благодарности? А Его милости к нам совершаются на деле. Как же сравнивать дела со словами? Господь наш, не имея ни в чем нужды, не требует ничего нашего, кроме только слов, да и словесной благодарности требует не потому, чтобы Сам нуждался в ней, но чтобы научить нас быть признательными к Подателю благ. Вот почему и Павел говорил: благодарни бывайте* [* В синодальном переводе: будьте дружелюбны.] (Кол. 3, 15). Ничего, в самом деле, так не требует от нас Господь, как этой добродетели. Не будем же непризнательны, и, получая благодеяния на деле, не поленимся возносить Господу благодарение на словах, потому что польза от этого обращается к нам же. Если мы бываем благодарны за прежние (милости Божии), то этим приобретаем себе надежное средство получить еще большие. Только, прошу, будем, если возможно, каждый день и час размышлять не об общих только благодеяниях, которые Создатель всяческих явил всему роду человеческому, но и о частных, оказываемых каждому из нас.

Мы должны благодарить и за те благодеяния, которые получаем, сами того не ведая. Заботясь о нашем спасении, Господь являет нам много таких благодеяний, о которых мы и не знаем, - часто избавляет нас и от опасностей, и оказывает нам другие милости. Он – источник человеколюбия, никогда не перестающий изливать Свои потоки на род человеческий. Итак, если мы будем размышлять об этом и постараемся возносить к Господу благодарения за прежние милости, и располагать себя к признательности за последующие, чтобы не оказаться недостойными благодеяний Его, - то будем в состоянии и жизнь вести лучшую, и уберечься от греха. Память о милостях Божиих будет для нас достаточным наставником добродетельной жизни и не позволит нам впасть в беспечность и самозабвение и предаться греху. Действительно, внимательная и бдительная душа выказывает признательность не только тогда, когда дела текут благоприятно, нет, пусть последует и неблагоприятная перемена обстоятельств, и тогда она возносит к Богу такую же благодарность. От этой перемены она не ослабевает, но тем более укрепляется, помышляя о неизреченной попечительности Господа и о том, что Он, будучи пребогат и всесилен, может явить Свою (о нас) заботливость даже и в неблагоприятных обстоятельствах, хотя мы и не в состоянии ясно понять это.
Итак, предоставляя всем обстоятельствам, касающимся нас, идти как угодно, станем со своей стороны заботиться только о том, чтобы непрестанно благодарить Бога за все. Мы для того ведь и созданы разумными и столь возвышены над бессловесными, чтобы возносили к Создателю всяческих непрестанные хвалы и славословия. Он для того вдохнул в нас душу и даровал нам язык, чтобы мы, чувствуя Его благодеяния к нам, и признавали власть Его над нами, и выказывали свою признательность, и, по силам своим, возносили к Господу благодарность. Если подобные нам люди, оказав нам какое-нибудь, часто и маловажное, благодеяние, требуют за это от нас благодарности, не ради нашей, впрочем, признательности, но чтобы и самим прославиться через это, то тем более мы должны так поступать по отношению к человеколюбивому Богу, Который хочет этого единственно для нашей пользы. Благодарность, приносимая людям за их благодеяния, умножает славу самих благодетелей, но когда мы возносим благодарность к человеколюбивому Богу, то умножаем свою собственную славу, потому что Он требует от нас благодарности не потому, чтобы нуждался в нашем прославлении, но чтобы вся польза обратилась на нас же, и мы сделались достойными больших милостей Его. Правда, мы не в состоянии достойно возблагодарить Его: да и как бы мы могли, имея такую слабую природу? И что я говорю о человеческой природе? Даже бестелесные и невидимые силы – и Начала, и Власти, и Херувимы, и Серафимы не могут достойно возблагодарить и прославить Его. Однако же наш долг приносить посильную благодарность и непрестанно прославлять Господа нашего и словами, и добродетельной жизнью. Это-то и есть самое лучшее прославление, когда мы возносим славословие бесчисленными устами.
Текст из книги «Симфония по творениям святителя Иоанна Златоуста в 2-х»

Иоанн Златоуст
учитель нравственности

Златоусту был дан дар слова, дар живого и властного слова. У него был темперамент оратора, в этом разгадка его покоряющей силы. Он любил проповедовать: «Я убедил душу свою исполнять служение проповедника и творить заповеди, доколе буду дышать, и Богу будет угодно продлить эту мою жизнь - будет ли кто меня слушать или не будет». Пастырское служение Златоуст понимал прежде всего как учительное служение, как служение слова. Пастырство есть власть, но власть слова и убеждения - и в этом коренное различие власти духовной от власти мирской. «Царь принуждает, священник убеждает. Один действует повелением, другой советом»... Пастырь должен обращаться к свободе и к воле человека, «нам заповедано совершать спасение людей словом, кротостью и убеждением», - говорил Златоуст. Ибо весь смысл христианской жизни для Златоуста был в том, что это жизнь в свободе, а потому - в подвигах и делах.

О свободе и о самодеятельности человека он говорил и напоминал постоянно. Именно в свободе видел он «благородство» человека, образ Божий, данный ему. Нравственная область для Златоуста есть прежде всего область воли и произволения. В этом отношении Златоуст был последовательным волюнтаристом. В движениях воли видел он как начало и опору греха, так начало и путь добродетели. И, по его мнению, Христос «приходил не разрушить природу, но исправить произволение». Всякое действие Божией благодати в человеке так совершается, «чтобы не нанести ущерба нашему самовластию». Иначе сказать, Сам Бог действует убеждением, а не принуждением, «Он увещевает, советует, предостерегает от худых начинаний, но не принуждает». И пастырь должен подражать этому Божественному примеру...

Златоуст был максималистом по складу, по темпераменту, бывал резок и строг. Но всегда был он против всякого принуждения и приневоливания, даже в борьбе с еретиками. Златоуст был всегда противником внешних и мирских мер борьбы в делах веры и нравов. «Христианам в особенности запрещается исправлять впадающих в грех насилием, - говорил он, - наша война не живых делает мертвыми, но мертвых живыми, ибо полна кротости и смирения... Я гоню не делом, но словом, и преследую не еретиков, но ересь... Мне привычно терпеть преследование, а не преследовать, быть гонимым, а не гнать. Так и Христос побеждал распятый, а не распиная, не ударяя, но приняв удары»... И, более того, Златоуст удерживал и торопливого осуждения инакомыслящих, в этом отношении характерно его знаменитое слово «О проклятии и анафеме»... Силу христианства видел он в кротости и терпении, не во власти, и суровым каждый должен быть к самому себе, не к другим...

Златоуст был прежде всего нравственным проповедником. Но было бы неверно слишком это подчеркивать и говорить, что он был учителем нравственности, а не веры. И не только потому, что он нередко, особенно в ранние антиохийские годы, касался прямых догматических тем, но прежде всего потому, что свой нравственный идеал он выводил из догматических предпосылок. Это с особой силой видно в его экзегетических беседах, в частности, в толкованиях на Послания Павла. У Златоуста были свои любимые догматические темы, к которым он постоянно возвращался. Во-первых, учение о Церкви, связанное для него неразрывно с учением об искуплении, как Первосвященнической жертве Христа, чрез Крест взошедшего на небеса. Отсюда раскрываются учение о Церкви, как новом бытии, не только новой жизни. И, во-вторых, учение о Евхаристии, как о таинстве и жертве, - с основанием называют Златоуста «евхаристическим учителем»... У Златоуста не было богословской системы. Напрасно было бы искать у него догматических и богословских формул, в частности, в христологии и в мариологии он не всегда свободен от неточности и односторонности обычного антиохийского богословского языка... Златоуст был свидетелем веры, этим объясняется, почему его суждениям в древности придавали такое большое значение, особенно на Западе. У него слышали голос Церковного Предания... Пред Златоустом стояли особые задачи: он ревновал не об опровержении неправых мнений, но прежде всего о том, чтобы нареченные христиане поняли, что истины веры суть истины жизни, заповеди жизни, которые должны раскрываться в личной жизни.

Об этом тогда слишком многие забывали. Златоуст требовал жизни по вере и предполагал, что истины веры его слушателям известны. Идти дальше было бы преждевременно, пока сердце беспечно и даже начатки веры не оживотворены в душах. Конечно, остается верным, что у самого Златоуста не было призвания к спекулятивному Богословию. Но всего менее был он адогматическим моралистом. Он исходил в своем богословском исповедании прежде всего из апостола Павла, и это была проповедь о Христе и спасении, не проповедь морали. И самый «евангелизм» Златоуста имеет догматический смысл, вся жизнь связана для него с образом Христа не только как пророка, но прежде всего как Первосвященника и Агнца. С этим связана вся сакраментальная мистика Златоуста. К этому нужно прибавить, для Златоуста только чистота жизни свидетельствует о чистоте веры. Более того, только чрез чистоту жизни впервые достижима чистота веры, а нечистая жизнь обычно рождает неправые учения. Ибо вера осуществляется и исполняется только в любви, без любви правая вера просто невозможна - ни вера, ни созерцание, ни ведение тайн... И без любви рассудочное Богословие оказывается безвыходным лабиринтом... Златоуст видел перед собою мятущиеся и спящие человеческие сердца.

Он хотел их пробудить к духовной жизни и любви. С этим связан известный индивидуализм Златоуста. Он мало чувствует реальность мирского общества и общения, пред ним всегда отдельные люди. Они соединяются для него только в Церкви. В этом индивидуализме - корень чуткости Златоуста. Он никогда не сбивается на общие места. Он всегда конкретен и нагляден, учит в примерах, применяется к частным случаям. Всего менее у него условных риторических схем, в этом он превосходит даже Григория Богослова. Он никогда не забывал, что он пастырь душ, а не оратор, и что его задача не в том, чтобы раскрыть или развить до конца ту или другую объективную тему, но в том, чтобы тронуть живое сердце, склонить волю и разум. Логическая и формальная стройность его речей от этого нарушалась. Но они приобретали внутреннюю дальность. Это - своеобразный диалог с молчащим собеседником, о котором проповедник иногда кое-что и сообщает. Но никогда это не монолог без аудитории.

В таком плане с особой яркостью открывается неправда мира, неправда социального неравенства: пред лицем нищеты и горя всякое богатство неправедно и мертво, как свидетельство о косности сердца, о нелюбви... С этой точки зрения Златоуст не одобряет и великолепия в храмах.

«Церковь не для того, чтобы в ней плавить золото, ковать серебро, - говорил он, - она есть торжествующий собор ангелов. Потому мы требуем в дар души, ведь ради душ принимает Бог и прочие дары. Не серебряная тогда была трапеза, и не из золотого сосуда Христос преподавал питие, - кровь Свою ученикам.

Однако же все было там драгоценно и возбуждало благоговение, ибо было исполнено Духа. Хочешь почтить тело Христово? Не презирай, когда видишь Христа нагим... И что пользы, если здесь почтишь Его шелковыми покровами, а вне храма оставишь терпеть холод и наготу... Что пользы, если трапеза Христова полна золотых сосудов, а Сам Христос томится голодом... Ты делаешь золотую чашу, но не подаешь в чаше студеной воды... Христос, как бесприютный странник, ходит и просит крова, а ты, вместо того, чтобы принять его, украшаешь пол, стены, верхи столбов, привязываешь к лошадям серебряные цепи, - а на Христа, связанного в темнице, и взглянуть не хочешь»... Златоусту казалось, что всякая сбереженная вещь отнята у нуждающегося, ибо не может быть один богат без того, чтобы другой не был от этого бедным. «Начало и корень богатства должны непременно таиться в какой-нибудь несправедливости», - думал он. Бедность Златоуст вовсе не считал добродетелью. С одной стороны, бедность его привлекала, как нужда, как страдание, - и постольку среди бедных Христос. И приходить Он к нам в образе нищего, а не под видом богача... С другой стороны, бедность, когда она избрана добровольно ради Бога, или принята с радостью, есть путь добродетели. Прежде всего потому, что неимущий свободнее имущего, у него меньше привязанностей, меньше заботь... Ему легче жить, легче подвизаться. Златоуст знал, конечно, что и бедность может оказаться тяжким бременем - не только внешним, но и внутренним, как источник зависти и злобы или отчаяния...

"Иов и его друзья".Репин И.Е. 1869 “Подлинно, нет несчастия человеческого, которого не перенес бы этот муж, твердейший всякого адаманта, испытавший вдруг и голод, и бедность, и болезни, и потерю детей, и лишение такого богатства; и затем, испытав коварство от жены (от ближних своих), оскорбления от друзей, нападения от рабов. Во всем оказался он тверже всякого камня, и притом до закона и благодати”. Cвятитель Иоанн Златоуст

Поэтому он старался бороться с нищетою. Его внимание занято всегда нравственной стороною дела. Он совсем не был социальным реформатором, но только пастырем душ. Это не значить, что у него не было социального идеала. Но его социальный идеал был прежде всего нравственным идеалом. Это был, прежде всего, идеал равенства. Ибо неравенство исключается подлинной любовью... Златоуст исходит из мысли, что в строгом смысле слова собственности нет и быть не может. Ибо все принадлежит Самому Богу, и только одному Ему, а от Него подается в дар, как бы заимообразно.

Все - Божие, - собственным может быть у человека только доброе дело... И при этом Бог подает все в общее владение... «Если наши блага принадлежат общему Владыке, то они в равной степени составляют достояние и наших сорабов: что принадлежит Владыке, то принадлежит вообще всем. Разве мы не видим такого устройства в больших домах... И все царское принадлежит всем: города, площади, улицы принадлежать всем; мы все в равной мере пользуемся ими. Посмотри на строительство Божие. Он сотворил некоторые предметы общими для всех, чтобы хотя таким образом устыдить человеческий род, как-то: воздух, солнце, воду, землю, небо, море, свет, звёзды разделил между всеми поровну, как будто между братьями... И другое соделал Он общим, как-то: бани, города, площади, улицы. И заметь, что касательно того, что принадлежит всем, не бывает ни малейшей распри, но все совершается мирно.

Если же кто-нибудь покушается отнять что-либо и обратить в свою собственность, то происходят распри, как будто вследствие того, что сама природа негодует, что в то время, когда Бог отовсюду собирает нас, мы с особым усердием стараемся разъединиться между собою, отделиться друг от друга, образуя частное владение, и говорить эти холодные слова: «То твое, а это мое».

Тогда возникают споры, тогда огорчения. А где нет ничего подобного, там ни споры, ни распри не возникают. Следовательно, для нас предназначено скорее общее, чем отдельное владение вещами, и оно более согласно с самой природой. Отчего никто не заводит никогда тяжбы о владении площадью. Не потому ли, что она принадлежит всем?»... И Златоусту кажется, что даже животные лучше... «У них все общее - и земля, и источники, и пастбища, и горы, и леса, и ни одно из них имеет больше другого. А ты, человек, кротчайшее животное, делаешься свирепее зверя, заключая в одном своем доме пропитание тысячи и даже многих тысяч бедных, между тем, как у нас одна общая природа и многое другое, кроме природы: общее небо, солнце, луна, хор звезд, воздух, море, огонь, вода, земля, жизнь, смерть, юность, старость, болезнь, здоровье, потребность пищи и одежды. Так же общие и духовные блага: священная трапеза, тело Господа, честная кровь Его, обетование Царства, баня возрождения, очищение грехов, правда, освящение, искупление, неизреченные блага...

Поэтому не безумно ли тем, кто имеет так много общего между собой - и природу, и благодать, и обетования, и законы - быть так пристрастными к богатству, не соблюдать и в этом равенства, но превосходить свирепость зверей, и при том тогда, когда предстоит необходимость скоро оставить все это»... Источник неравенства Златоуст видит в человеческой воле и свободе, в воле к собственности. От свободной воли человека зависит, как распоряжаться данными ему дарами, в этом распоряжении, по Златоусту, существо вопроса. Он совсем не требует всеобщей бедности или нищеты. Он обличает роскошь и излишество, только несправедливое неравенство. Он ищет справедливости. Материальные блага подаются от Бога, нельзя ими гнушаться. Не нельзя очуждать их в своекорыстную пользу одних, в ущерб другим. Решение вопроса Златоуст видел в любви, ведь «любовь не ищет своего» (1 Кор. 12. 5). Ему казалось, что вопрос был решен в первенствующей Церкви, как рассказано в книге Деяний. «Отказывались от имущества и радовались, и велика была радость потому, что приобретенные блага были больше... Не было холодного слова: мое и твое, поэтому была радость при трапезе... Это жестокое и произведшее бесчисленные войны во вселенной вырежете: мое и твое было изгнано из той святой Церкви, и они жили на земле, как ангелы на небе: ни бедные не завидовали богатым, потому что не было богатых, ни богатые не презирали бедных, потому что не было бедных. Не так было тогда, как бывает ныне.

Ныне подают бедным имеющие собственность, а тогда было не так... Во всем у них было равенство и все богатства смешаны вместе»... Характерно, что именно на этот пример прежде всего ссылались всегда идеологи монашеского общежития, отвергавшие до конца право частной собственности. Златоуст хотел бы монашеский пример повторить в миру. Он имел в виду при этом небольшую сравнительно общину в Антиохии или в Константинополе. И в своих беседах он рассчитывал, как при добровольном отказе от имущества и при справедливом его распределении все были бы обеспечены. Именно так было тогда организовано церковное имущество, оно было общим, распределял его епископ. Отчасти оно тратилось на нужды храма, за его счет жил клир, но прежде всего оно было «достоянием бедных».

Однако Златоуст подчеркивал, что такое обобществление имений может быть полезно лишь в том случае, когда оно добровольно, когда оно является выражением любящего самоотречения и любви, и потому оно предполагает высокую степень нравственного преуспеяния и совершенства. Иначе сказать: это предельный или идеальный случай христианского милосердия. Потому Златоуст ограничивается требованием щедрой милостыни. Милостыню он понимает очень широко - есть вещественное подаяние, но есть и милостыня советом... «Разве не велика будет милостыня, - спрашивает он, - если душу, объятую унынием, находящуюся в крайней опасности, одержимую пламенем (страсти), кто освободить от этой болезни»?... Для Златоуста всего важнее единодушие, чувство общности, чувство общей ответственности и заботы. Именно поэтому он считал милостыню необходимым и существенным моментом христианской жизни: «Если кто не творит милостыни, останется вне брачного чертога, - говорил Златоуст, - и непременно погибнет. Не за воздеяние рук можно быть услышанным, простирай руки твои не к небу, но к рукам бедных»...

Объясняя эсхатологическую беседу Спасителя, Златоуст замечает: «Ни о какой другой добродетели не упоминает Он, кроме дел милостыни», ибо милостыня от любви, а любовь есть сосредоточие и смысл христианской жизни... В своей проповеди милосердия Златоуст подымается до подлинных мистических высот: «Хочешь ли видеть жертвенник Милосердного? Не Веселеил соорудил его и не другой кто, но Сам Бог. Не из камней, но из вещества, которое светлее неба, - из разумных душ.. Жертвенник этот создан из самых членов Христовых. И тело Самого Владыки служит тебе жертвенником. Благоговей перед ним: на Теле Владычнем ты совершаешь жертву. Этот жертвенник страшнее и нового, а не только древнего жертвенника... А ты между тем почитаешь тот жертвенник, потому что он принимает Тело Христово, и унижаешь этот жертвенник, который есть Само Тело Христово, и не обращаешь внимания, когда он разрушается. Такой жертвенник ты можешь видеть везде - и на улицах, и на площадях - ежечасно можешь приносить на нем жертву, потому что и здесь освящается жертва»...

Заслуживают внимания мысли Златоуста о гражданском строе. Он не раз был принуждаем говорить о власти, особенно в Константинополе. Власть, в его понимании, есть вид порабощения и предполагает неравенство, она установлена Богом, но вследствие греха. В раю не было власти, ибо не было неравенства, и человек был свободен. Греховность делает власть необходимой, как некую скрепу общественной жизни, без власти началась бы всеобщая борьба... Однако властвуют те же греховные люди, и потому слишком часто власть бывает жестокой и несправедливой. При этом она не становится незаконной, и всякой власти надлежит повиноваться. Предел свой власть имеет только в Церкви, мирская власть не распространяется за церковную ограду. И служители Церкви призваны утешать обиженных и скорбящих. «Судии устрашают, - так пусть утешают священники... Начальники угрожают, - так пусть ободряет Церковь», - говорил Златоуст... «Посредством того и другого Бог устрояет наше спасение. Он и начальников вооружил, чтобы устрашали дерзких. Он и священников рукоположил, чтобы утешали скорбящих»... Во-вторых, священство призвано вразумлять и обличать властвующих. «Последняя власть священника выше царской, - говорил Златоуст, - потому и царь преклоняет главу под руки священника, и в Ветхом Завете царей помазывали священники»...

Однако, священнику дано только право на слово и дерзновение, и ему не дозволено применять силу. Власть остается в глазах Златоуста неприкосновенной, но она подсудна суду церковного разума и совести. В этом отношении особенно характерны знаменитые речи Златоуста «О статуях». Столь же характерно его предстательство за Евтропия. Он сам считал этот случай «блестящей победой» Церкви, «самым славным трофеем», у порога Церкви разбивается вражда и ненависть, останавливается сила... У Златоуста не было планов внешнего общественного переустройства. Он признавал и принимал существующий строй и порядок и стремился не к преобразованию общества, но к преображению людей. Он верил в побеждающую силу духа. Этим объясняется его отношение к рабству. Он видит всю его противоестественность, но не отрицает его, не требует его отмены. И не только потому, что такое требование было неисполнимо, Златоуст часто требовал неисполнимых вещей, и его строгие нравственные призывы не были легче. Но он видел более прямой и скорый путь к преодолению рабства в его неправде - проповедь кротости, внимания и любви... Он напоминает рабовладельцам о достоинстве человека, о всеобщем равенстве людей перед Христом. А рабов призывает к высшей свободе, к послушанию Христа ради, в котором облегчается всякая мирская зависимость... Здесь снова сказывается свойственное Златоусту перенесение ударения с морской жизни на жизнь духовную. Никакие внешние условия не могут помешать жизни во Христе и со Христом, и в ней - вечной радости и блаженству.
Г.В. Флоровский. Восточные отцы IV века - Париж, 1931

Того, Кого все те видели лишь в гаданиях, она сама носила во чреве воплотившимся; и ничто не воспрепятствовало неизъяснимому домостроительству Бога Слова. Беременность? Но страдание материально, а Слово чуждо страдания и бремени. Глубина такого уничижения? Но Божество не ограничено. Скверна? Но, преобразовав ее, Оно не приняло нечистоты, и воплотившись в ней, и родившись от нее, не осквернилось; напротив, человеколюбие более приносит славы Царю. Рождение? Но оно не уменьшило Того, Кто безначален. Связанное с рождением воплощение? Но божественная природа не потерпела изменения. У Него была мать по плоти, но Он не потерял того, чем Он был без матери по божеству. Ясли? Но Он не лишился лона Отца. Пещера? Но Троица никогда не оставила трона. Итак, ничего не найдется у людей такого, как Богородица Мария.

Перебери, человек, мысленно все создание и посмотри, есть ли что равное или большее, чем святая Богородица Мария; обойди землю, осмотри море, полюбопытствуй в воздухе, исследуй мысленно небеса, подумай о всех невидимых силах, и скажи, есть ли другое подобное же чудо во всем создании? Небеса возвещают славу Божию, ангелы служат со страхом, архангелы преклоняются с трепетом, херувимы, не перенося, трепещут, серафимы не приступают, но, летая вокруг с трепетом, вопиют: "Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! вся земля полна славы Его" (Ис. 6:3)! Море дрогнуло от Его голоса, облака с трепетом послужили Ему колесницею при вознесении на небо, солнце, не перенеся Его уничижения, содрогнулось, ад в страхе извергнул мертвых. Стража от стража, увидев Тебя, пала ниц, гора с пришествием Твоим задымилась, терновый куст, не вынося видения, загорелся, Иордан, испугавшись, обратился назад, море, устрашившись жезла, разделились, подчинившись Господнему удару, жезл Ааронов ради образа вопреки природе расцвел, огонь в Вавилоне устыдился числа Троицы. И вот перечисли эти необычайные явления, и проникнись удивлением победы Девы: именно, Кого все создание со страхом и трепетом воспевало, Того Она одна неизъяснимо зачала в своей утробе. Блаженны через нее все женщины: женский род более не находится под проклятием. Она имела такую Отрасль, благодаря которой превзошла по славе и ангелов. Уврачевана Ева, обуздана египтянка, погребена Далила, предана забвению Иезавель, забыта и Иродиада: ныне имена совсем других жен служат предметом внимания.

Восхваляется Сара, как возделанная нива народов, удостаивается чести Ревека, как хитрая посредница благословений, достойна внимания и Лия, как матерь по плоти прародителя, восхваляется Деворра, вопреки полу начальствовавшая войском, ублажается и Елизавета, как благодатно воспринявшая биение во чреве своем Предтечи, достойна поклонения и Мария, потому что сделалась матерью, и рабынею, и облаком, и брачным чертогом, и кивотом для Господа. Она была матерью, - потому что родила восхотевшего быть рожденным; рабынею – потому что природу ее должно признавать, проповедуя о дарованной ей благодати; облаком, - потому что от Духа Святого зачала Того, Которого бесстрасно родила; брачным чертогом, - потому что в ней Бог Слово обитал, как в брачном чертоге; кивотом, - потому что не закон она носила, а вмещала в себе Законодателя.

Поэтому скажем ей: "благословенна Ты между женами": ты одна исцелила печаль Евы, одна утерла слезы плачущей, одна принесла цену для искупления мира, тебе одной была доверена драгоценная жемчужина, ты одна зачала без похоти и родила без страдания, одна родила Эммануила, как Он сам благоволил. "Благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего" (Лк. 1:42), а не семя, - цвет, а не страсть, - сияние, а не творение, - сопрестольный [Отцу], а не раб, - солнце, а не песок, - Тот, кому поклоняются, а не тварь, - Искупитель, а не должник. "Благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего"! За всех достаточно восхвалил тебя пророк, восклицавший: "се, Дева во чреве приимет" (Ис.7:14). Он указал на чудо и умолчал о том, каким образом оно совершится. "И родит Сына". Указал на рождение, но не назвал его незаконным. "И нарекут имя Ему: Еммануил". Сказал о тайне и прогремел о названии. "Что значит: с нами Бог" (Мф.1:23). Предсказал рожденного Бога и заставил замолчать уста иудеев. "С нами Бог", и угасло заблуждение, с нами Бог, и обрезание ограничено, с нами Бог, и демоны обратились в бегство, с нами Бог, и дьявол низвергнут, с нами Бог, и купель не перестает возрождать, с нами Бог, и цари чтут благочестие, с нами Бог, и церкви полны до тесноты, с нами Бог, и смерть стала сном, с нами Бог, и мертвые, радуясь свободе, восклицают: "не ангел, не ходатай, но сам Господь пришел и спас нас".
Творения Святого Отца нашего Иоанна Златоуста Архиепископа Константинопольского. Том 8, книга 2