Опыт проведения «системы» в жизнь
К
описываемому времени моя «система» получила, как мне казалось,
полноту и стройность. Оставалось провести её в жизнь. За это дело
я взялся не один, а в близком сотрудничестве с моим другом и помощником
по театру – Леапольдом Антоновичем Сулержыцким. Конечно, прежде
всего ми обратились к нашим товарищам, артистам Московского Художественного
театра.
Однако я ещё не нашел тогда настоящих слов, которые бьют прямо
в цель и сразу убеждают, которые прокладывают путь не в ум, а
в сердце. Я говорил по десять слов там, где следовало б удовольствоваться
одним – веским. Я преждевременно входил в детали и частности там,
где нужно было дать сначала понятие об общем. Введу этих ошибок
наше первое обращение оказалось неудачным. Артисты не заинтересовались
результатами моей долгой лабораторной работы. Сначала я приписывал
свой неуспех их лени, недостаточному интересу к своему делу, даже
злой воле, интриге, искал каких-то тайных врагов, а потом утешал
себя другого рода объяснениями.<>
Целые годы на всех репетициях, во всех комнатах, коридорах, уборных,
при встрече на улице я проповедовал свое новое credo – и не имел
никакого успеха. Меня почтительно слушали, многозначительно молчали,
отходили прочь и шептали друг другу: «Почему же он сам стал хуже
играть? Без теории было куда лучше! Толи дело, когда он играл,
как раньше, просто, без дураков!»
И они были правы. Я временно применял свою обычную работу актера
на изыскание экспериментатора и потому, естественно, пошел назад
как исполнитель и интерпретатор ролей и пьес. Это отмечалось всеми,
не только моими товарищами, но и зрителями. Такой результат меня
очень смущал, и мне было трудно не изменить намеченного пути исканий
но я - правда, с большими колебаниями – еще держался и продолжал
производить свои очередные опыты, не смотря на то, что они в большинстве
случаев были ошибочны, не смотря на то, что ради них уходил от
меня мой актерский и режиссерский авторитет.
Ноя, в угаре своего увлечения, не мог и не хотел работать иначе,
чем того требовало очередное мое увлечение и открытие. Упрямство
все более и более делало меня непопулярным. Со мной работали неохотно,
тянулись к другим. Между мной и труппой выросла стена. Целые годы
я был в холодных отношениях с артистами, запирался в своей уборной,
упрекал их в косности, рутине, неблагодарности, в неверности и
измене и с ещё большим ожесточением продолжал свои искания. Самолюбие,
которое так легко овладевает актерами, впустило в мою душу свой
тлетворный яд, от которого самые простые факты рисовались в моих
глазах в утрированном, неправильном виде и ещё более обостряли
мое отношение к труппе. Артистам было трудно работать со мной,
а мне – с ними.
Не добившись желаемых результатов у своих сверстников-артистов,
я с Л.А.Сулержицким обратились к молодежи, избранной из так называемой
корпорации сотрудников, то есть из статистов при театре, а также
из учеников его школы.
Молодежь верит на слово, без проверки. Поэтому нас слушали с увлечением
и это давало нам бодрость. Начались уроки по «системе», конечно,
безвозмездные; но и это дело – по разным причинам – не развилось;
к тому же молодежь была слишком перегружена работой в театре.
После второй неудачи мы с Л.А.Сулержицким решили перенести наши
опыты в одну из существовавших тогда частных школ (А.И.Адашева)
и там поставили класс по моим указаниям. Через несколько лет получился
результат: многие из учеников Сулержицкого были приняты в театр:
в числе их оказался покойный Евгений Богратинович Вахтангов, которому
суждено было сыграть видную роль в истории нашего театра. В качестве
одного из первых питомцев «системы» он явился её ярым сторонником
и пропагандистом.
Следя за работой Сулержицкого в школе Адашева, слыша отзывы учеников,
некоторые из неверующих обратились к нам с просьбой дать и им
возможность учиться по «системе». В числе примкнувших к нам тогда
были артисты, которые получили теперь известность в России и за
границей: М.А.Чехов, Н.Ф.Колин, Г.М.Хмара, А.И.Чебан, В.В.Готовцев,
Б.М.Сушкевич, С.В.Гиацинтова, С.Г.Бирман и другие. <>
Во время моих занятий по «системе» я вырабатывал свой язык, свою
терминологию, которая определяла нам словами переживаемые чувства
и творческие ощущения. Придуманные нами слова, успевшие войти
в наш обиход, были понятны только нам, посвященным в «систему»,
но не другим артистам. Это импонировало одним и в то же время
вызывало раздражение, противодействие, зависть и ревность в других.
Благодаря этому образовалось два течения: одно – к нам, другое
– от нас.<>
Артисты не загорелись еще так, как бы мне того хотелось.
К тому же я был не прав, ожидая от них сразу полного признания.
Нельзя было требовать от опытных людей такого же отношения к новому,
которое я встретил у учеников. Девственная, нетронутая почва молодежи
воспринимает все, что не посеешь ей в душу, но законченные артисты,
выработавшие свои приемы долгим опытом, естественно, желают сами
предварительно проверить новое и провести его через свою собственную
артистическую призму. Они не могут огулом воспринимать чужое.
Во всяком случае, то, что в моей «системе» получило законченную
выработанную форму, было принято ими серьёзно, вдумчиво. Опытные
люди понимали. Что я предлагаю только теорию. Которую сам артист
долгим трудом, привычкой и борьбой должен превратить во вторую
натуру и ввести естественным путем в практику. Не заметно каждый,
как умел, принял к сведенью то, что я предлагал, и по- своему
разрабатывал воспринятое. Но то, что оставалось у меня в то время
недоработанным, путанным, неясным подлежало суровой критике артистов.
Я должен был бы радоваться этой критике и воспользоваться ею,
но свойственное мне упрямство и нетерпение мешали мне тогда правильно
оценить факты.
Гораздо хуже было то, что некоторые из артистов и учеников приняли
мою терминологию без проверки её содержания, или поняли меня головой,
но не чувством. Ещё хуже то, что это их вполне удовлетворило,
и они тотчас же пустили в оборот услышанные от меня слова и стали
преподавать якобы по моей «системе». <>
Мало того, в иных случаях поверхностное восприятие её дало обратные,
отрицательные результаты. Так, например, некоторые из опытных
артистов научившись сосредоточиваться по «системе», стали с ещё
большим вниманием, точностью, отделкой преподносить свои прежние
актерские ошибки. Эти люди подложили под слово «система» свои
актерские ощущения и привычки, которые давали в результате прежние,
набитые ремеслом штампы. Их приняли за то новое, о чем говорит
«система», и – успокоились, так как в атмосфере привычных штампов
актер чувствует себя удобно. Такие не чуткие актеры уверенны,
что они все поняли и что «система» принесла им большую пользу.
Они трогательно благодарят меня и восхваляют открытие, но мне
«не поздоровится от этаких похвал».
Как бы то ни было, но после памятной мне речи Владимира Ивановича
моя «система» была официально принята театром.
