Биография Халаджана Николая. Nikolai Khaladjan bio

Халаджан Н.Н.

Халаджан
Николай Николаевич
(Nikolai Khaladjan)

1931-2004

Академик
Доктор Педагогических наук, Кандидат Философских наук
Автор Теории Фундаментального Авторизованного Образования
Научное направление- философия и методология познания

Николай Халаджан

Если есть идея, есть слово-СЕЙЧАС, потом уже будет- НИКОГДА! Халаджан Н.Н.

	ХАЛАДЖАН Н.Н. Литературный автопортрет
	“Людей неинтересных в мире нет!” Евгений Евтушенко
	У ВСЕХ У НАС ЖИЗНЬ, ЭТО — МЕЧТА ! Фамильная* автобиография Н.Н. Халаджана
	“Отдать Частицу сердца Своего!” Гимн МЭГУ
	* От латинского Famila — семья, род.
	Часть первая Судьбы человеческие, ставшие моими родственными “корнями”: РОДИТЕЛИ ПО ОТЦОВСКОЙ И МАТЕРИНСКОЙ ЛИНИИ Что есть стоически прекрасного в жизни моих предков, с чего мне надлежит достойно строить свою жизнь?!



	Мои бабушки и дедушки Я просто вынужден вначале об этом рассказать, так как именно здесь заключена суть моей многонациональности, а ещё и великосоциальные генетические черты подвижнической особенности характера и, может быть, неугомонных деятельных наклонностей. И в этой связи замолвить красивое слово о человеческой дееспособности от самого Сократа. Поэтому не взыщите, пишу с самого того, что существенного отроду запомнил. Увы, сведения у меня обидно коротки: дальше родных дедов и бабушек вообще никого не знаю. А эти жили в Севастополе, и мужчины из них погибли в Революцию. Видимо, российское будущее моих предков было определено уже их именами, известными в России или легко трансформирующимися в русские. По отцу: Он — Ованес (Иван!), Она — Люсик; по матери: Он — Карл, а Она — Акулина, вовсе руссалочка! Вынужденно все они покинули свою родину, где они родились и были достойными гражданами. Но... Беглыми со своей родины пришли в Севастополь родители моих отца с матерью. Родители отца — в 1915 году из Турции, где в Стамбуле мой дед владел банями со знаменитыми табачными курильными; семья жила весьма безбедно, а в Севастополе оказалась нищей. Первые несколько недель на привозном дворе спали под открытым небом. И чтобы как-то держаться, бабушка сразу пошла на рынок торговать пирожками. А для их приготовления вовлекла всех своих детей. По тому же рынку расхаживал и её муж, мой дед по отцу, дымно раскуривая турецкие табаки. И быстро заметил, что здесь табак не должно доступен и народу, и флоту. Ни надлежащей его сортификацией, ни достатком. Оба родителя отца были армяне, имели 7 детей, мой же папочка был их последним ребёнком, родившимся уже в Севастополе. Дед — Ованес Халаджан (что с армянского переводится “хороший кузнец”), знающий табачное ремесло, скоро становится табачным фабрикантом, его магазины и лавки разбежались по всему русскому черноморскому побережью, снабжал он табаком и весь Черноморский флот. Надо сказать, что его табачные изделия имели большой успех, а новинка, им сфабрикованные папиросы, на итальянском конкурсе получили высшие награды!* Опять зажили они богато, их дети получали отличное образование. И только младшему, Тиграну, моему будущему папочке, ничего этого не досталось. Рано ставши сиротой (всё было разгромлено) он, так же как и родители когда-то, нищим был выброшен на улицу. И увы, такой же была причина немного ранее, в похожем 1912 году, оставить вместе с женой свою родину — Латвию молодым офицером Карлом Карловичем Вайводом (что по-русски “воевода”), отцом моей матери Анны Карловны. Однако её, Анны Карловны Вайвод, матерью была русская женщина Акулина Ивановна Цыганкова. (Последнее, правда, указывает, что отец или дед Акулины был цыган!) Потом, задаваясь вопросом: “Так кто же я по национальности: сын отца — армянина и цыгано-русской латышки — матери, к тому же родившийся и выросший русскоязычным в русском Севастополе?” Я всегда с гордостью отвечаю: “Я — СЫН ЗЕМЛИ!” Решив покинуть Латвию, у юного Карла Карловича как бы не было выбора: “В Россию!” — сказала его столь же юная жена. Она была из русской сословно состоятельной семьи, мечтала о родине предков. И как говорится, “из огня — в полымь”: в России они очень скоро, уже с первым ребёнком, становятся нищими кочевниками, постепенно скатываются в Крым, в Севастополь. Но была, конечно, руководящая мечта и у Карла: он был романтик, он жаждал моря! И он тоже сначала отправился на севастопольский пристанский базар, но сразу же к рыбакам. С детства влюблённый в рыбную ловлю ещё на рижской Двине (или Даугаве на местный лад), с воодушевлением обратился в тяжёлое и суровое рыбачество. На “промысел” морской ходила и его повзрослевшая жена. Она собирала очень популярные в Севастополе подводные скальные раковинки (“ракушечки”) и кормила ими всю семью. Они, эти ракушки, действительно очень вкусные, даже спустя годы я с удовольствием ими объедался, так замечательно к тому же их готовила моя бабушка Акуля*. И семейством они очень скоро хорошо зажили, трёхкомнатный домик за городом купили. К этому времени у Вайводов уже было три дочери и я — внук, сын от средней — Анны Карловны. Но не было самого Карла. Он сидел в тюрьме. За гражданскую повинность — что был богат: на заработанные деньги купил промысловый ял и держал на нём (“он — капитан!”) двух матросов. А ещё по выходным на охоту ходил, перепелов стрелял, да так удачно, что все наедались и бабушке на рынок хватало, продавала их за лапки парами связанные. Да и за прошлую свою военную повинность — в молодости был “иностранным офицером”. Только в тридцать девятом его расстреляли. У нас сохранилась севастопольская семейная фотография Ованеса и Люсик Халаджан, с ними все семь их детей: три дочери и четыре сына. Разумеется, самый маленький на ней — это Тигран. Медаль на гру-ди Ованеса — Итальянская награда с табачного фестиваля. ** Сохранилась семейная фотография и Вайводов: отец, мать, три дочери и бабушка Цыганкова.

	Мои папа и мама От природы весёлым восточным мальчуганом, Тигран, как и его мать и отец когда-то, не отчаялся. И на другой же день, благословлённый своей мамой Люсик, которая, обливаясь слезами, отправлялась к своему старшему сыну в Америку, в Детройт, по приглашению лишь её одной Г.Фордом, направился... на тот же рынок. На большой Севастопольский “Рыбный” базар, который культурным центром размещался на главной гражданской пристани города. Пришел и запел во всё своё голосистое горло. Прерываясь лишь на вопросы к хозяевам, не найдётся ли какой работы? (В ту пору все ремесленные мастерские размещались на базаре!) И так шёл он всё далее. Пока не нашёл-таки — подмастерьем в сапожной ремонтной лавке. Но с хозяйским условием, чтобы также пел при этом: мол, необычно красиво, народ собирается, а те и заказы несут. Весь базар затихал, когда пел юный Тигран! Потом он, Тигран Ованесович, что по-русски Николай Иванович, хоть и неучем школьным, стал хорошим мастером, даже “главным сапожником Севастополя” — директором государственной флотской сапожной фабрики! Но тоску по настоящей школе пронёс через всю жизнь. Несмотря, что стал-таки для своего времени чрезвычайно высокообразованным. (Вот об этом удивительном его феномене, кстати, вдохновенно разделённым с его подругой, моей мамочкой, у нас будет с Вами специальный разговор). Смотрите об этом событии подробнее: Халаджан Н.Н. Спешите делать добро. — М.: Академ. изд-во МЭГУ, 2001, стр. 133-190. Подстать вокальному таланту юного Тиграна был его художественный вкус. Не шлягеры он распевал, которых во все времена множество. Я, сын Тиграна, во всю свою жизнь с его уст пою: “О, дайте, дайте мне свободу...”, “Мой совет до обрученья...…”, “Куда, куда вы удалились...”. Приглашали его петь с оркестром. Однажды дирижёр поплакался, что нету у него флейтиста, и предложил Тиграну флейту. Через неделю и на всю жизнь стал он профессиональным музыкантом. Флейта эта сейчас потомственно у внука его, пианиста Миши. И ещё он был спортсменом. В приморском городе самый популярный, конечно, это морской же — это прыжки в воду с высоты. Тигран считался самым первым, что оказалось для него весьма судьбоносным. Старшая дочь Вайводов рано вышла замуж и уехала из Севастополя. А малая была ещё очень мала. Вот средняя, Анна, совсем не ведавшая развлечений юности, пошла на работу, чтобы содержать оставшуюся семью. Пошла санитаркой в ночные смены, а с утра — в медучилище. В городе Севастополе было замечательное девичье поветрие: если девушка, то обязательно медицинская сестра милосердия. И чтобы обязательно совершила подвиг! Не ведая, что своей жизнью подвиг она уже творит, Анна ждала чего-то “настоящего” и весьма заветно училась, словно действительно верила в свой подвиг грядущий. И подвиг обрушился на неё — внезапный, огромный, профессиональный! Невозможно без содрогания это писать мне, житейскому продукту этого её сказочного подвига. Медицинский подвиг — это всегда суть трагического, да ещё обязательно в контрасте жизнерадостного, беззаботного. Всё так и произошло. Только степень жизнерадости здесь была празднично яркой, а степень трагического — смертной. Аж в ноябре севастопольцы прощаются с летом и выезжают для этого куда-нибудь за город. Тогда это произошло на берегу скалистой Балаклавы. Здесь было просто море счастливых хохочущих молодых людей! Впервые за несколько лет здесь была и Аннушка Вайвод. Счастливая на днях полученным Дипломом Медицинской Сестры! Но весёлыми и счастливыми здесь были все, словно они все получили Дипломы! Хохотали, кричали и пищали, узнавали друг друга и оповещали об этом все огромные балаклавские скалы. Так же вдруг прокричали известное всей молодости имя Кольки Халаджана, и после очередных аплодисментов уже всем хором скандировали: “Прыгать! Прыгай!” “С самой высокой...”… Переглянулся Колька сотоварищи, улыбнулся и стал раздеваться. А те, счастливые во весь рот, помогли ему взобраться на недостижимо высокую обрывистую скалу. И вот наступил самый великолепный момент, только что музыки не было: человек-птица с распростертыми руками-крыльями взмыл и, казалось, завис в воздухе в ожидании достойной тому тишины. А высота действительно была восхитительная, поднебесная! И когда тишина, затаив дыхание, во всё человеческое пространство наступила, изящно и торжественно артист Колька вошёл в морскую пену. Это был ещё один его севастопольский рекорд. И тогда всеогромным обвалом взорвались жаркие тысячерукие аплодисменты. Только Николай, как всегда, не услышал их под водой. А ведь это был ноябрь, вода буквально ледяная. Не знавший зимних купаний, Николай сначала захлебнулся, а с усилием взобравшись на берег и сделавши несколько шагов, теряя сознание, упал. Онемела и публика, праздник оборачивался трагедией. Но люди не верили в неё: они могли допустить только водный удар о поверхность или о камни под водой. Но свидетельства тому, крови, не было. Тормошили его, но он был вял и нем, закатив глаза, словно к той вышине, лишь едва-едва дышал. Закричали: “Доктора, доктора!..” Сквозь плотную толпу пробивалась никому не известная девушка и просила пропустить. На вопрос стоящих у тела пловца: “Ты доктор?”, девушка, не отводя взгляда от пострадавшего, указала на маленький значок на её груди, тогда очень по-пулярный у медиков “Красные Крест и Полумесяц”. Ей молча поверили, сострада-тельно взглядом участвуя во всём, что она делала. Это была Аннушка Вайвод. Уже много повидавшая страданий, смыслила в постановке раневого диагноза, но здесь, кроме великого всепотрясшего шока, установить ничего не могла. Поняла лишь, что это очень серьёзно, что нужен специалист! И как можно скорей! Эхом прокатилось: “Извозчика, в город, в больницу!” Подхватив на руки беспомощного Николая, друзья бегом понесли его к уже ожидавшей двухконке, уложили на сиденье, голову взяла на руки Анна. Сами двое они прицепились сзади. Дальше был галопированный скачь! Сначала двенадцать километров до Севастополя, потом городская академическая больница, где она работает. На одном дыхании, уложив Николая на носилки, и бегом по лестницам, по этажам, по кабинетам...… И внезапная, ошеломляющая остановка. Дежурный консилиум именитых врачей, склонившись над раздетым Николаем, ставит безапелляционный диагноз: “Обхватывающий абсцесс лёгких, возникает и протекает молниеносно”. То есть, в результате острой простуды произошёл полный и стремительный распад, парализация и “расплавление” лёгких. Фаза, которая лечению не подлежит, и жить ему осталось не более часа—двух. “Увозите домой! Увы, медицина совсем не все-сильна”. “Куда домой, зачем?” — молодые сразу ничего не могли понять! И также мысленно, сами дали себе неумолимый ответ: “Умирать!?” Понурясь, словно виноватые, быстро разошлись врачи, засуетились сёстры, одевая к отправке Николая. Но куда домой? Ребята сказали, что живут с ним в фабричном общежитии. “Так что, Уже Действительно Всё?” — вопрошала сама себя Анна. И принимает совершенно неожиданное решение: “Везём его домой — ко мне!” Молча с недоумением встретили Анну домашние женщины. Она решительно провела ребят в свою комнату, попросила помочь раздеть и разуть Николая, уложить на кровать. Те с готовностью вызвались остаться до утра, дежурить на кухне, помогать, если что, готовясь к самому худшему. Мать с сестрой, опомнившись, принялись ей ассистировать. Уже имеющая опыт чёткой распорядительности сёстринского врачевания, не теряя ни секунды, с помощью матери Анна организует в общем-то известное народное лечение, только в необычно большой его форме. Общее возбуждающее — водка во внутрь, и местное кровеприливное и, значит, направленно восстанавливающее — горчичники. Она так и поступила: влила ему в рот стакан водки, а горчичники сделала размером в оборот всего его тела. Такой площадью из трёх слоёв газет, на которые наложила буквально в два пальца слоем густо замешанной столовой горчицы. Уложила Николая на эту огненную кашу спиной и тщательно, промяв по бокам, плотно захлестнула на груди. Это и было самым главным, на что она рассчитывала. Для верности согрева ещё обложила горячими грелками и сверху одеялами. Теперь оставалось ждать. Ждать Чуда! Пригасив керосиновую лампу, Анна привычно устроилась к неспанию на маленькой кушетке, к чуткой ночной медицинской опеке страждущего. Только теперь она стала понимать насколько ответственна эта ночь, этот её поступок, в любом случае конфликтный с врачами больницы. Выживет Николай — они ей не простят, вроде, посягательство на их авторитет, а если... — они ведь всё равно о её попытке узнают. То всё равно плохо, какой же она дипломированный специалист, не понимающий элементарных физиологических законов! Потом повернулась в другую сторону, чтобы о другом думать, “о хорошем”: “Какой же всё-таки молодец этот Николай!” Она припоминает, что слышала, как хорошо он поёт и вот как красиво прыгает. “Неужели не выживет? Какие у него шансы: молодой, сильный, тренированный, красивый, ой, это не о том. А всё-таки — какой же он красивый, статный, я не представляла, что встречу такого, и вот теперь я буду виновата, если он умрёт, я не выдержу, я вместе с ним умру”, — и горько заплакала. “А если он выживет и окажется, что не холостой, что у него есть девушка или вообще женат? — всплакнула ещё горше, теперь опять над собой. “Ведь достаются же другим такие красавцы!…..” Вздрогнула: Николай подал признаки жизни! Задвигал ртом, первый раз попытался сделать глубокий вдох, кашлянуть. Анна профессионально сообразила — появилась мокрота, значит появилась жизнь! Теперь бы хватило у него сил, это главное сейчас: процесс выздоровления пошёл! Она быстро сбегала на кухню за посудой. Не взяла заранее, побоялась сглазить. А вот теперь!….. Давай, миленький! И чудо свершилось: мокрота пошла! Кровавая, с гнойной слизью, но всё её больше, и чаще, и глубже его дыхание! Анна дрожала, плакала, механически подставляла мелкую эмалированную посуду, наконец, её стало нехватать, принялась сливать в ведро. К утру в нём было более половины — вся смерть. Убралась, потушила лампу, пошла открывать ставни, солнечный луч осветил лицо Николая. Глянула на него Анна и опять обомлела: он светло ей улыбался! Но ни новая ли это какая мука? Кинулась к нему и опрокинула лампу. Грохот был такой, что все домашние переполошились. “Что, где, умер? — кричали вбегающие мальчишки и попадали перед ним на колени, тараща недоумённые глаза. — Так он жив!!! Ещё и смеётся!” Теперь они вытаращились на Анну: “А почему он не умер, ты его спасла?” Самая счастливая за дочь стояла мама Анны. Но и Анна что-то новое начала понимать, опустила глаза перед Николаем. И чтобы спрятать это, живо скомандовала мальчишкам: “Чего ползаете, живо помогайте вымыть и приодеть больного!” А Николай будто не замечал возни и восхищенно смеялся: “Какая хорошая девушка!” И вспомнил свою мамочку, её заповедь: “Если встретишь Хорошую Девушку — сразу не женись, только через год!” И тяжко вздохнул. А Анна это расценила по-своему и дала ему таблетку депрессанта. Когда в середине дня они пришли в больницу, весть о невозможном исцелении известного больного молнией облетела не только весь медперсонал, но и всех больных. Со всем пристрастием переполошенные вчерашние судьи, вынесшие смертный приговор, сегодня констатировали полную жизнеспособность приговорённого. Их обмолвки об этом тут же передавались во всеуслышание, больница затаила дыхание. “Да, он страшно худ, невероятная бледность, едва передвигается, но он — здоров! А кто его лечил, какое он на то имеет право, почему больнице этого не было известно?” Воцарилась напряжённая пауза. Неужто теперь ещё будет профессиональный суд? Но у Анны в больнице было много хороших друзей. И вот, перед лицом нарастающих пересудов, раздаётся снимающий административные напряжения, всё апеллирующий голос: “Она — ему жена! Она самостоятельна, на всё благое в семье имеет право!” “Но, ...” — мучительно выкрикнула Анна и остановилась — за руку взял Николай и негромко, рассудительно какбы закончил Аннину фразу: ”Наши родители попросили, чтобы мы обязательно выдержали год до регистрации. Простите Аннушку”. И тут все сразу заулыбались, вот ведь как: ей за это нужен орден, а приходится только “прощать”! Посветлела и докторская профессура, она великодушно простила её молодость, её подвиг медицинской сестры милосердия. Так началась история новой семьи Халаджан—Вайвод. Остальные подробности решились потом, в чётком исполнении родительского наказа. Они действительно ровно через год и в ЗАГСе зарегистрировались, и в Церкви обвенчались. А слава её благородного подвига ещё долго служила чести братству севастопольских медицинских сестёр милосердия. Сначала молодые хотели так и составить свою фамилию: Халаджан-Вайвод! Но папа Анин, из тюрьмы, не одобрил, не пожелал зла им и их детям, хватит с них и Халаджан. (Разнонациональность действительно замечалась.) Но в честь страдальца решили они назвать Карлом своего сына. Отец же, при передаче пищи, поведал не громко, что в Латвии, и вообще в мире, новорожденному человеку принято давать как минимум два имени, чтобы выросши он, в соответствии с принципом свободы, мог принять участие в этом. Выбрать из них то, которое больше нравилось и которым он хотел бы именоваться. “Значит Карл Николаевич Вайвод и Николай Николаевич Халаджан — вместе!” — обрадовались молодые. Но в ЗАГСе при регистрации их сына, на повторение “мировой традиции” им разрешили только второе. И с улыбкой добавили: “А первое — пусть будет ему на псевдоним!” Веселые были ребята, но я потом так и сделал. Таковым имею честь Вам представиться. Были и далее удивительные события в их жизни, без преувеличения имеющие интерес для нас с Вами. Можно сразу их как-то обозвать, а там уж, если пожелается, то и написать их, и прочитать. Или порознь. Прежде всего удивившее всех — их денное и нощное чтение художественной литературы. Это был необыкновенный домашний “Театрум — Библиум”! Они читали до восторженного самоотождествления то авторам, то персонажам, то радуясь счастливо, то плача навзрыд. Читали они и порознь, и вместе, единодушно и в соревновании, и всё безбрежно темпераментно обсуждали до хрипоты; радовались до слёз, неся новинку домой. Все библиотеки и весь город участвовали в этом их литературном откровении, приглашали на массовые встречи для чтения ими наизусть любых мировых авторов! Они буквально упивались красотой и щедростью этого мирового интеллекта, жизнь с которым была яркой стороной их страстной супру-жеской любви. А ведь это была их удивительная самодеятельная школа, давшая им наивысшее по содержанию образование, вместо того официального, глубоко банального, о котором они мечтали и страдали от недоступности. Не зная того, они великолепно повторили образовательный подвиг очень многих великих, в частности знаменитого немецкого археолога, открывшего Трою, Генриха Шлимана. Тот тоже мечтал получить высшее университетское обучение, когда наконец поступивши в Парижскую Сорбонну, уже через неделю обнаруживает её поучающую несостоятельность перед его высоким читательским самообразованием. Вот и вышло, что не имея высших дипломов, юные Анна и Николай за неполные двенадцать лет прочитали все библиотеки Севастополя! И на том их согражданами единодушно аттестованы по-высшему. А что касается возможности прочесть “все библиотеки”, то будто специальным убеждением для меня, в 80-е годы, мой студент Краснодарского университета Виктор Олегович Пигулевский за 5 лет прочёл все библиотеки города Краснодара! И на том уже первая его собственная книга была литературное сочинение масштабом в ХХ век. И ещё! В этом литературном кипении появился я, их сын — Николай Халаджан-младший. Сначала повинно прислушиваясь к гомону родителей, играл в Фениморов Куперов и Фед-Мих Достоевских, а затем и сам подчинил родительскую аудиторию собственным школьным программам “На интеллектуальный вырост”! За что с первых же настоящих уроков в школе до бесконечности карался учителями.* Процитирую означенное моё жизнеописание о том, как это состоялось: “В первый же день и час, когда меня привели в школу, в первый класс... Едва начался первый урок, внимательно слушая учительницу, я вдруг с недоумением спрашиваю у соседа: “Зачем нам все это рассказывают, ведь в книжках об этом сказано куда богаче и интереснее!” Тогда же меня за этот вопрос и выставили из школы, в первый раз. Потом это продолжалось всю жизнь...” “Посторонние книжки” стали выбрасываться из моего портфеля. А я их всё же прятал за поясом, за пазухой, с тайной это ещё больше нравилось. Но скоро и это было наказано — отмечено сверстниками ядовитой дразнилкой, да ещё с намёком на мою армянскую принадлежность: “Сева Книжкин”, теперь так между собой они называли меня. И это дважды не понравилось моим родителям. Но любовь к чтению сохранилась как нечто сыновнее и бесконечно увлека-тельное. Целый год до брачной регистрации мои родители встречались на литературной ниве — у Анны ли дома или у Николая в общежитии. Разумеется, что и множественные товарищеские пирушки проходили с литературными же забавами. Даже походы в кино и в театры сопровождались розысками их литературы и жарко дискуссировались. То же в типичные у южан походы с ночёвками! Тогда это было очень распространено среди молодых людей. Очень своеобразно фамильно повторилось начало семейной жизни Анны и Николая Халаджан. Как и их родители в Севастополе, свою первую брачную ночь они провели вне дома, на природе! С персональной разницей, что это была дикая в приморских скалах пещера, которую Николай назвал своим “Замком”. Он присмотрел её ещё мальчишкой, на случай преследования. И вот, когда решились они наконец и зарегистрировались в ЗАГСе, то на радости прогуляли весь день. Пока не вспомнили вдруг о главном чуде: о “Первой брачной ночи”! Только куда с ним пожалуешь? И тут молодой муж — Николай, с гримасой таинственности заходит в общежитие и выносит два походных спальных мешка. А далее, введя новобрачную в собственный “Замок”, всё совершилось как в лучших мировых романах! Сравнительно скоро, в связи с производственными успехами сапожника, им дали коммунальную комнату в центре города, напротив красивого, в колоннах, кинотеатра “Ударник”. Это был воистину культурный центр Севастополя: вечерами со всего города непроходимые смеющиеся толпы! Потом, в осаду города, обнародовши рядом с его фасадом центральный вход в катакомбные убежища, всё неоглядное пространство этой широкой центральной улицы было уложено убитыми горожанами. Также толпами они бежали сюда под непрерывными бомбами и...… Очень скоро мы нашей семьёй испытали этот смертельный кросс. Тогда добежавши. Но перед этим ещё на каждое лето “ради моего здоровья” направлялась Анна медсестрой “пионерского” лагеря в сосновых горах, в бывшем монастыре, где в старой церковке располагался её медпункт, а на колокольне — её со мной жилая комнатка. Наславу ловил я тогда летучих мышей и раздавал всем большим и малым. И здесь же четырёхлетним, попросившись во время концерта на сцену, я впервые публично спел любимую моим отцом песню: “Как прекрасно это море!..” Вот плохо, что он тогда её не слышал, мы летом редко виделись с ним. Он всё говорил: “Вот как скоро купим мотоцикл, буду гонять!..” Очень мечтал о нём, тогда заоблачной новинке, а тот стоил “очень дорого”, как сейчас помню, — магические “аж 3 тыщи 390 рублей!” * Пигулевский В.О. (Доктор философских наук.) Ирония и вымысел: От романтизма к постмодернизму. — Ростов-на-Дону, 2002. — 418 стр. ** Смотрите: Халаджан Н.Н. Авторизованное образование: Методы и опыт организации авторизованной школы. — М.: Акад. изд-во МЭГУ, 1992. — С. 176—178.

	Война Эта удивительно красивая жизнь нашей семьи считанными днями июня-июля 1942 года оборвалась. Сначала погибла медсестра Анна, потом уходит на фронт отец — Николай. А первого июля в числе других детей, приводимых из штабного подземелья, памятно близко расположенного у знаменитой Графской пристани, был я кинут с рук на руки матросов на борт корабля, ставшего этими событиями Звездой Черноморского флота, — “Лидера Ташкент”! И увезён эвакуированным в Новороссийск. Это был на все времена героический рейс, последний из осажденного города. Шёл он под непрекращающимися бомбами и торпедами, пока не вышел из зоны огневой досягаемости. Он вывез живыми сотни раненых. Я весь путь был на палубе, всё это видел: охваченный огнем Севастополь, знал, как много ещё раненых и катакомбных беженцев будут ждать этот корабль. Но на второй день по прибытии в Новороссийск, прямо пришвартованным у берега, этот жизни хранящий надежду буревестник, всё-таки был разбомблён. Ушел под воду с последней надеждой живой человеческой связи с осаждённым Севастополем. ...Встретились мы уже после войны. Это он меня нашёл, отец, с ранениями прошедший по многим фронтам и госпиталям. И всё время не терявший надежду отыскать меня, все три года беспризорно обретавшегося в завоёванной и отвоёванной России. А это было действительно не просто. Чтобы выжить, я объездил половину нашей великой тогда страны. На крышах поездов. Так все ездили, несчастные. А меня он нашел настойчиво, по непрерывному опросу бесконечных ватаг оборванных детей, в расчёте на мою своеобразную старую уличную кличку. Помните, “Сева Книжкин”? Ведь я и тогда носил повсюду книжки. А слово “Сева” теперь воспринималось в связи с моей родиной. Посеял её именно такой кто-то из мальчишек-севастопольцев, чем и определилось “Сева” как “Севастополец”. Наверное не менее жарко мечтал его встретить и я. И спрашивал у каждого встречного солдата. Только я — по фамилии и имени. Мои фамилию и имя давно уже никто не знал. А нашел он меня по простой догадке. Он уже побывал на своей и моей родине, в Севастополе, где ему дали 24 часа на убытие. Понял, что также было или будет со мною. Но зато узнал конечный пункт тогдашней моей эвакуации. Это была узловая железнодорожная станция на Кубани Кавказская! Там он и поселился, веря что я ещё здесь появлюсь. Так оно и вышло. И вот мы сошлись! Взаимной радости не было конца. Оказалось, что отец уже давно носил с собой какие-то вещички для меня, но все они не подошли, я сильно вырос, вытянулся, а ноги, на что он — сапожник, но не представлял, что могут быть такие большие. Долго меня отмывали, стригли, подбирали одежду и обувь ото всех родов войск. Но я такой был не один, все тогда так богато ходили, у кого был отец. Ещё дольше он меня откармливал. Баловал базарными крестьянскими вкусностями. Это снова был праздник жизни! Непросто поначалу складывалась его собственная жизнь. Пожизненный инвалид, к строевому труду непригоден, он уходил на природу с флейтой, которую сохранил через всю войну. Вернулся к себе, как стал художествовать с обувью: изготовлять удивительные модели дамских туфель — всех цветов и фасонов, сказочного покроя, изящного пошива и изумительных украшений. Это была память его любви. И снова он улыбался, окружённый друзьями и просто ценителями красоты. Пока его не одолела новая страсть: увидеть старшего брата, поехать к нему в Америку, что тогда было напрочь невозможно! Мама его к тому времени уже умерла. Они с братом долго переписывались с властями по обе стороны океана, и наконец он съездил туда, они встретились, были у могилы Матери. Ко мне относился мягко, не поучал, но постоянно следил за моими университетами, всячески поддерживал. Ещё любил спрашивать обо мне друзей, просто людей, своих и чужих, будто всё ещё ищет меня. К старости он всё-таки сел на мотоцикл и “гонял” на нём! А мама! Улыбчивая, простая, но всегда настолько целеустремлённая, что я, особенно с взрослением, постоянно сверял с ней мысленно свои планы и действия. Особенно выбирая и читая “Её” книжки. Буквально как она расширив глаза и поглаживая каждую. А уж когда пришло творчество, так буквально мистифицирую: Она ведёт мой ум, тем более дарит успехи! Считанные сохранились её фотографии. Одна, где в пионерлагере на природе с детьми проводит “мединструкцию”: улыбается, а они все строгие, возможно обсуждали запомнившийся мне случай, когда девочка смертельно поранила ножку, войдя в строительную зону. Она тапочком наступила на острый, торчащий из досточки гвоздь. А он, ржавый, глубоко вонзился! Тоже чудом спасли, но чего это стоило! Я постоянно ею грезил в бродяжничестве, грежу по сей день. Простоволосая, носительница ярких романтических мечтаний о будущем. Она не успела. Такая дорогая, нежная, горячо любимая. Лицом я очень похож на неё, и моя дочь. Навек осталась в памяти: активная пропагандистка популярного тогда международного медицинского и всего гуманитарного движения. А его символы “Красные Крест и Полумесяц” были её вещными кумирами. И всю мою жизнь они были для меня таковыми. Никто не знает предложенный мною подлинный источник образов Патронических наград МЭГУ — “Серебряных Креста и Полумесяца”! На моём настольном Её портрете мною прикреплён металлический Красный Крестик! Увы, без Красного Полумесяца.

	Часть вторая Я собственной персоной : от школьника до учителя — одна война Можно сказать, что образы книжных героев я никогда не отделял от собст-венных мечтаний и поступков.
	Естественно, что моя памятная история складывалась по мере развития детского сознания. Потом всё мелкое поистерлось. Но так сказать крупное, событийное для меня осталось на всю жизнь. Первое, ещё в родительском доме, несомненно, это моя “Личная” Библиотека, которую мои мама с папой собирали с большой тщательностью, помногу сами её перечитывали, спорили, заменяли какие-то книжки. И коллекционирование, сначала марок, от двух подаренных мне больших почти полных альбомов детской коллекции моего папочки. А потом, с посещением летних лагерей, я собирал бабочек и знаменитых крымских цикад. Ещё, задолго до школы, решили родители отдать меня обучению игре на скрипке! Но когда пришли в музыкальную школу, оказалось что я “перерос” и нам предложили виолончель, и она тоже появилась в моём домашнем углу. И, наконец, уже подарком к школе, мне покупают самый солидный и красивый тогда фотоаппарат под названием “Фотокор”, что означало “Фотографический корреспондент”. Такой большой прямоугольный короб, устанавливаемый на высокую треногу, с черной накидкой на голову во время съемки. И больше ничего; про школу я уже рассказывал. А дальше была война, которая отняла у меня эту школу на середине 4-го класса. И Маму, и Дом, и Родной Севастополь. Разумеется, самым интересным в дальнейшей послевоенной моей собственной жизни, по мере взросления, была моя работа, моё творчество! Поэтому считаю лучшим привести написанную кадровиками служебную “Творческую биографию академика Н.Н. Халаджана“, из моего так называемого служебного “Личного дела”. А собственно о жизни рассказать в виде комментариев к ней. Вот она, как есть:
	Краткая творческая биография академика Николая Николаевича Халаджана 1931 г.р., театральный режиссёр, кандидат философских наук, доктор педагогических наук, академик, президент Международной Академии авторизованной педагогики, член Нью-Йоркской академии наук; более 40 лет педагогического стажа, дисциплины: все театральные и философские предметы, последние 20 лет в авторизованной методике; создатель авторизованной педагогической школы, имеет 7 на неё патентов, по её проблемам опубликовал более 300 научных и методических работ; за методические достижения награждён Медалью ВДНХ СССР, Патроническими Медалью и Орденом МЭГУ, двумя Медалями Кембриджского международного Биографического Центра, в том числе им удостоен звания “Международного Учителя 20-го века”, наградой “Эйлен Тосни” Американской Ассоциации Университетских Администраторов (“АВВА”); этой же Ассоциацией учреждена “Награда имени академика Н.Н. Халаджана”; в 1991 году создал Московский Экстерный гуманитарный университет (МЭГУ), полностью конституированный Авторизованной творчески-образовательной методикой, и с того же времени является его Президентом. (К настоящему времени МЭГУ подготовлено более 10000 специалистов высшей творческой квалификации семи гуманитарных профессий.)”
	Итак, прознав всё наперёд, может возникнуть мысль, а нужно ли было писать всю Первую часть, себя утруждать, да и Читателя томить? Или вот теперь, что ещё прибавить разумного, ведь всё уже ясно! Наверное мы так и сделаем: кому всё ясно, пусть дальше не читает. А кому интересно проследить крутосплетение предшествующей эпохи и бдения реально прошедшего через неё Вашего старшего товарища, как интересно это мне самому, с теми мы пойдём дальше. Первую часть мы закончили счастливыми событиями — закончилась страшная война, мы с отцом остались живы, и не смотря ни на что, всё-таки встретились.

	Первая моя послевоенная война Однако будни начались круто: нам негде жить, на одну пенсию отца нищета и проголодь. Была и сторона сопровождавших нас с Папочкой приключений. Разумеется, их было много, удивительных. Опишу только два. Вот первое, оставившее для меня вопрос на всю жизнь. ...Идём мы с отцом, горемыки, по полугороду станции Кавказской в поисках жилья, точнее угла, где-бы нам с ним приютиться. Беженцев было очень много, везде нас ждали массовые неудачи: хозяева совестливо тупили взор и разводили руками. А где-то, жалея двух горемык, рекомендовали какую избу не пропустить, там очень добрые хозяева, и кое-какие возможности есть. Если вам перебиться, то обязательно пустят. Ну а вон там будет дом, так вы обойдите его за квартал, порвут же вас собакою! Мы шли дальше, веря что хоть “перебиться” может удастся. И вот входим мы на большое приличное подворье. Где-то в углу хозяин занят чем-то по хозяйству, а посередине проснулся и смачно отряхивается огромный пёс. Мы положили узлы, отец пошёл к хозяину, а я направился к собаке. В какой-то момент хозяин заслонился от отца рукой и резко оглянулся ко псу. Его расширенные глаза выражали что-то страшное! А отец лишь в последнюю секунду осознал, куда в ужасное мы ненароком пришли! Но было поздно: я держал в руке собакину лапу, и что-то приговаривая, трепал и гладил её косматую морду. И ей это повсему нравилось. В недоумении хозяин застыл с открытым ртом, такое он видел первый и единственный раз! Ведь доселе она не допускала к себе никого даже мысленно, тотчас набрасывалась и рвала в клочья!? Потом он по-доброму, стесняясь, вымолвил моему растерявшемуся отцу: “Ну, раз так, тогда заходите, и будем жить”. Ещё закричал хозяйке, чтоб на стол накрывала… А нас ещё долго спрашивали изумлённые соседи, “почему он вас единственных принял, уж не родня ему? Собака, ведь так и ходит за тобой, злая страшилища”? И я, когда всё осознал, на всю жизнь остался с этим вопросом: “Почему так? Может быть мы где-нибудь спали с ней по подвалам”? И вот ещё, лишь момент из тех квартирных мытарств. На этот раз мы жили у одинокой вдовы, занимали отдельную малюсенькую комнатку. Жили очень скромно, хозяйка во многом поддерживала нас, уж не знаю, как бы без неё мы выдержали ту первую послевоенную, очень холодную и голодную зиму. И вот однажды мы, дрожа зуб на зуб не попадая, просыпаемся все насквозь мокрые, и таращимся друг на друга, ни черта не понимая. Но в это самое время к нам вбегает весёлая и счастливая наша хозяйка, с двумя большими ковшами горячего молока! Небывало возбужденная, и взахлёб рассказывает нечто ужасное счастливое! Оказывается, когда вчера мы укладывались спать, то “действуя по-хозяйски”, закрыли дымную задвижку. Чтобы тепло сохранить. И вот поутру, не слыша обычных наших громких с отцом разговоров, и только тут обративши внимание, что попахивает дымком, она подумала об ужасном и ворвалась к нам. Здесь подтвердились самые страшные её подозрения: на нашей постели, скорчась, лежали два трупа! Убедившись что это так, эта женщина с диким воплем принялась за невообразимое — СПАСАТЬ НАС! Благо что ОНА что-то знала об этом. Ещё одно чудо: на плите у неё уже стояли для готовленья пищи животным, два огромных чугуна с жарко горячей водой. Так вот она мужественно перенесла оба жбана к нам в комнату, и стала по очереди окунать наши головы в кипяток. Ещё непрерывно хлопая нас по щекам, по груди, и в голос причитая, причитая! И... мы задышали! А потом и глаза открыли! Дальше, Вы уже знаете. Господи, какая же ты прекрасная, Русская Женщина!!! Больно писать об этом. Я, все эти годы мечтавший учиться в нормальной школе, туда идти не смог, и папа устраивает меня в железнодорожное училище, на кочегара. Но и там, обещанного общежития и питания так и не дали. Полностью разочаровавшись в местных возможностях, мы с отцом принимаем космическое решение: едем попытать счастье на родину Вайводов, в Латвию, в Ригу! Восторгу не было границ. Сказочный город. Комитет инвалидов войны сразу даёт жилище, правда это малюсенькая комнатка без всяких удобств, даже без окон (помещение консьержки, под лестницей!), но временно. Мы и этому были рады. А главная радость, невообразимо великая: меня принимают в Гражданское Мореходное училище! На Штурманское отделение! С жильём и питанием! А через пару месяцев я принят ещё и на вечернее отделение в Музыкальное училище при Рижской консерватории. Второе, это особый папин мне подарок, он всех там покорил своей небесной флейтой. Но для себя он счастья в Риге не встретил и вскоре уехал обратно. Я снова был один, однако ж в училище, в радушном коллективе, и значит дома, не говоря о причастности к родному для меня Морю! По-мальчишьи, эта курсантская жизнь была хорошим временем. Конечно, мы всерьёз, увлечённо овладевали морскими знаниями, особенно романтического парусного флота. Исторические названия попросту бытовали, а моей новой кличкой была “Пиллерс”, это значит самая высокая, идущая от киля до верхней палубы корабельная подпорка. А ночью — мы все превращались в “пиратов”, морских разбойников! Вооружались стендовыми баграми и канатами, перелезали через ограду и уходили в город на “Роджеров” промысел. Тогда в Риге было много крест на крест забитых зданий. Мы их высматривали днём, а ночью они становились нашей добычей. По канатам через крыши мы забирались внутрь, и разумеется, кроме приключений ничего там не находили, да и не искали. Но однажды…! Я это рассказываю потому, что и здесь была моя книжная эпопея! Наткнулись мы на огромный книжный склад, также опечатанный. Основная литература здесь была иностранная, я же всё-таки нашел и русскую. И с тех пор, под моей казарменной кроватью с низко опущенными краями одеяла воцарилась большая сверхотличная но тайная библиотека, которой пользовались и все курсанты, и все преподаватели. (Хотя знали или догадывались о её происхождении.) А я опять наслаждался зачитываясь. Следующий красивый этап моей истории, это когда начались навигации, то есть летние плаванья. Нашей базовой припиской был маленький порт города Балтийска, тогда ещё по-немецки Пилау. А плавали или ходили по морскому, мы по всей Балтике. В том числе и в заграничных водах. Сколько же это означало мальчишечьей гордости! Вот представьте, глубокая ночь, я ещё вчерашний беспризорник, с мостика рулевого веду корабль в загранке, один, второй — машинист, глубоко внизу, а дежурный офицер спит в рубке (в каюте управления). А вокруг беспредельное море, да звёзды маршрутные в небесах... Но это великолепие тоже вскоре оборвалось. После второй навигации в этих местах воцаряется эпидемия свирепого тифа, я тяжело заболеваю и попадаю в госпиталь. И здесь тоже у меня приключается великое “Че-Пе”. Всего я в жизни погибал четыре раза, но об этом, тогда бывшем третьим, я расскажу как особо любопытном. Привычное дело, тогда в больнице каждую ночь находили по несколько трупов, также нашли и меня, снесли в морг. А утром с несколькими мертвецами погрузили на телегу и повезли на кладбище. Это было в Калининграде, тогда ещё Кенигсберге. Повезли двое — старик возчик и солдат санитар. Подъехали к большой яме, “братской могиле”, и стали по одному сбрасывать туда покойников. Hо перед тем солдат — санитар на свой личный питейный доход снимал с каждого бельё, чтобы затем продать бедным новопоселенцам, тем ужасно распространяя болезни. И когда очередь дошла до меня, я подал какие-то признаки жизни. Старик возница, — вечная Ему благодарность! — категорически настоял отвезти меня обратно в больницу. Это была не судьба умереть. Когда телега со мной въехала на больничный двор, там было врачебное торжество по случаю первого выпуска местного медучилища. И вот этому великому собранию докладывают происшедший со мною конфуз. Следует понятный переполох, меня относят в отдельную палату и начинают настоящую борьбу за мою жизнь. Что здесь было всякое я и не знаю, одно запомнил, что лежал на резиновом матраце в который по несколько раз в день наливали тёплую воду. И так продолжалось пол года, к тому же два — три месяца я вовсе лежал без сознания. Но всё-таки меня они выходили. В конце концов я здоровенький прибыл в своё училище, где мне смущённо объявили, что я отчислен из него, так сказать “списан на берег”. Адрес убытия я назвал станцию “Кавказскую”. Дорожный багаж мой были две-три аккуратно перевязанные книги. Сохранилось несколько фотографий этого времени: построение перед Замком Ульманиса, где над всеми возвышается моя голова; дарственная от любимого учителя; я на рулевом мостике корабля, и другие.

	Вторая моя послевоенная война Отца я нашёл необычно приветливым, уже встрепенувшимся от тяжкой депрессии. Он оказывается всё про меня знал, во время моего криза приезжал в госпиталь, провёл у моей постели несколько суток. А теперь жизнерадостно обнимал меня и приговаривал, что ничего, теперь-то мы заживём! И показал свою первую коллекцию из нескольких пар сделанных им сказочно красивых женских туфель. И видя неподдельный мой восторг, сказал, что и меня научит этому чуду! Но жил он также скромно, если не сказать убого, снимал маленькую комнатушку в крестьянском глинобитном домике, и до сих пор на нём было что-то из фронтовой одежды. Да и питался очень скромно, почти все пенсионные деньги отдавал на покупку материала для своего искусства. А я, разумеется, не был готов к принятию такого наследства, да и вообще не мог ещё отойти от крутых кенигсбергских и рижских событий. Всё ходил бездумно, разыскивая старых друзей. Но эту, теперь уже мою депрессию, как рукой сняло: буквально через две недели я получаю повестку в военкомат и призываюсь служить уже в сухопутные войска, хотя и в город давно меня интересовавший — во Владивосток! Отец на прощанье в лучших обычаях семьи покупает мне три прекрасные книги. И вдруг, совершенно вопреки этим “серьезным“ традициям, он преподносит легкомысленнейший музыкальный инструмент — семиструнную гитару! А на мой немой вопрос, говорит поглаживая её: “Вот научишься, тогда поймёшь, она — универсальна!”. Эпизод дороги в армию, это тоже эпоха, прелюбопытная. Долго водили нас мобилизованных по разным клубам, укладывали спать на полу в вестибюлях, пока наконец построили в огромную колонну перед столь же длиннющем товарным железнодорожным составом, и стали наставлять на ещё одно непривычно большое, теперь уже сам путь — длиною минимум в месяц. Потом почему-то командир вызвал из строя меня. Спрашивает, глядя на мою гитару: — Вы, артист? — Нет, — говорю я. — Ну а петь умеете, хорошо? — Умею, хорошо — говорю. Я тогда пел не хуже моего папочки! — Ну вот и хорошо, назначаетесь руководителем художественной самодеятельности воинов! Ну, я-то привык к командам: — Так точно, — отвечаю, по стойке смирно. Он засмеялся, и я засмеялся, в основном от слова “воинов”. Они стояли такой страшной толпой, в таких лохмотьях, в таких убогих опорках на ногах, даже беспризорники так не ходили, просто ряженные какие-то. Нищета была страшная. В армию шли чтобы наесться и одеться! Ботинки, галифе, из шинели можно переделать гражданское пальто!… Потом был с ребятами такой у меня разговор. Они спрашивают, мол я, с ног до головы в таком шикарном морском костюме! Зачем я еду, ведь у меня уже всё есть? Моё наследство из мореходки! Но вот команда: “По вагонам!” Товарным, опять на полу, хорошо хоть соломы набрали из первых же попавшихся скирд. Ехали действительно очень медленно, на полустанках и просто в степи на перегонах сутками стояли. А как выехали за Урал, я снова был до слёз изумлён: все дорожные рабочие были как мы “ряженые” в натуральную нищету, да ещё все в лаптях. Худые, безразличные. Чтобы не видеть всего этого, забивался я в свою соломину, и плакал навзрыд. Но приказ веселить самодеятельностью выполнял. По всем вагонам перебирался и пел от души!

	Моя третья война после войны Если нету войны, то служба в армии, это настоящий мужской аттракцион! Тем более теперь, спустя много лет, я с восторгом вспоминаю себя рекордно бегающим, прыгающим, скачущим на лошади, фехтующимся на штыках, побеждающим или не очень на соревнованиях, и ещё во множестве завидно молодецком. Что было разумеется главным, а собственно служба проходила в перерывах. И каким же я заново был красавцем в сухопутной военной форме! Но давайте по порядку. Сначала мы прибыли не во Владивосток, а в один из районных центров Приморского края, город Уссурийск. Здесь, в нём, и в его административном владении маленьком провинциальном городке “Ключи” началась и благополучно завершилась моя воинская служба. Началась курсантом школы воздушной разведки, а закончилась комендантом этих “ключей”. А во Владивостоке я бывал и по службе, и на экскурсиях. “Воздушным” я стал потому как распределен был в войска противовоздушной обороны. А военных специальностей в этой школе получил две, стал кроме разведчика ещё и радиотелеграфистом. И соответственно направлен на зенитную “батарейку” (мы так её ласково называли), которая из трёх пушек и команды наведения располагалась на одной из главных красот Дальнего Востока — на некоей сопке. Сама же воинская часть находилась внизу, между сопками. Наша сопка красиво возвышалась над “Ключами”, а батарея — служила его воздушной охраной. Я как разведчик располагался на самой высокой точке, и у меня было своё орудие — огромный на треноге бинокль под названием ”ТЗК”, “Труба Зенитная, Командирская”! И опять это была моя песня: ночь, я под звёздами один над всем миром и храню этот мир! Были свои развлечения и днём, особенно по утрам, когда я счастливый наблюдал просыпание людской жизни. Оптическое увеличение было очень высоким, и я мог отчётливо видеть мельчайшие подробности этой жизни. И вдруг совершилось непоправимое, началась эта самая моя Третья Война после вой-ны. Пунктом назревания этой войны послужило обстоятельство, происшедшее ещё когда я прибыл в часть несения службы и к великой радости моей направлен в разведшколу. Но вскоре же испытал разочарование, так как здесь изучали только силуэты и лётные характеристики вражеских самолётов, да ещё телефонную и радиоаппаратуру. Общесодержательного обучения эта школа не имела. А на мою великую просьбу разрешить мне параллельно учиться в гражданской школе я опять получил отказ. Но тогда это неудовлетворённое чувство загасилось множественностью новых неизвестных мне событий. И вот теперь, с очевидной пропастью между мной и страстно возжеланной школой, оно разверзлось новой великой моей болью! Истошным криком моей к ней недосягаемости. Я до последней минуты не ожидал такого. Как всегда легко проснулся, разбуженный дневальным на утреннее дежурство, быстро и с радостью заступил к своему ТЗК. Умильно прошёлся по небесам, задержался на нескольких с дымящимися трубами и засветлевшими окошками избёнках, ещё на их оживших подворьях… И вдруг, доселе не знавший что это за дом, я увидел перед ним большие группы нарядно, в школьные формы одетых, детей всех школьных возрастов! Я буквально слышал их счастливые голоса, они весело сходились в торжественное построение. Выходили и строились перед ними их учителя. И вот он, я отчётливо слышу колокольчик “Первого Звонка”! Из меня фонтаном брызнули слёзы. В мутнеющем рассудке я вспоминаю что сегодня 1-е сентября! И плачу, плачу, всё моё дежурство. Товарищи заметили мои страдания, но делали занятой вид, и начальству не доложили. А со мной произошло и нечто счастливое! Я немедленно собрал в библиотеке части все наличные там всех классов учебники, и взахлёб штудируя их, просился только на утренние смены (товарищи охотно шли на это, они самые тяжелые), и каждый день “ходил в эту школу”. И я входил в этот дом, и начинал уроки, и мысленно повторял всё накануне прочитанное. И опять война, теперь уже эхом. Где-то за полгода до демобилизации меня вызывает командир нашей части и серьёзно на моё усмотрение задаёт вопрос. Мол, служим мы хорошо, и я в частности. Защищаем наши “Ключи” сверху. А не пришла ли пора защитить его изнутри? От самовольщиков! — Как смотрите, Халаджан: назначаем Вас комендантом “Ключей”! Самой комендатуры пока ещё нет, думаем Вы её создадите, и будете постоянным её дежурным. Сухой паёк получите со склада. Здесь с довольствия Вы уже сняты! И я отправляюсь. Через пару дней нашел таки закрытый-забитый бывший магазин, и обустроил наказанную мне комендатуру. И вывеску сделал, и надпись на дверях со своей фамилией. И пошло — наладилось моё каждый день патрулирование по городу. Меня уже знали и приветствовали местные жители. Не часто, но попадались и самовольщики. Но я их не трогал, если были не пьяные. А пьяненьких приводил к себе и оставлял до вытрезвления. Собственно ради этого и было моё учреждение. В основном попадались сухопутные. Но однажды попался моряк. Была уже ночь. Он шёл крепко подвыпивший. Останавливаю, спрашиваю документы. Документов нет. Спрашиваю часть, судно где служит. Высокомерно глядя на меня — сухопутного, он заявляет: …“...Служу на “Лидере Ташкент!!!” Я остолбенел. Я такого не ожидал. Мысли заметались: “Это — правда?”, “Это — может быть?..” Может это была издевка бывалого моремана над профаном-сухарём?! Я был глубоко тронут, поражён памятью. Я-то всё это знал, морскую героику России мы уже в училище свято почитали. А он...… Едва скрывая слезы, я отвернулся, и ушёл в темноту.

	Четвертая моя война после войны Демобилизовался и ехал домой я впервые с собственным имуществом, с настоящим чемоданом. Правда, очень маленького размера. Он назывался “Балетка”, может быть для пары маленьких балетных туфелек — “пуантов”. Но у меня там лежали пара учебников, которые я купил уже на вокзале. Чемодан этот мне подарил мой командир уже на выходе из части. Мы тогда с ним обнялись на прощание. А домой я приехал в другой город, отец мой жил уже в Краснодаре. Так с балеткой я к нему и явился. Да ещё с его подарком, с гитарой. Я ничего о ней не говорил, хотя это тоже была целая эпопея. Я научился на ней играть, точнее аккомпанировать своему пению. Пригодились рижские мои музыкальные знания, и всю армию с нею я с удовольствием концертировал. Сочинял и пел свои песни. Дело дошло даже до того, что меня пригласили вести вокальный класс Окружного Дома офицеров. Я попробовал, был и его концертмейстером на фортепиано. Потом пел в Ансамбле армейской песни и пляски, его хором руководил какое-то время. Но в конце концов разочаровался. Я заскучал об учебниковом мире, а там сплошные гастроли. И я ушёл обратно на свою сопку, в “свою школу”. Я легко разыскал дом моего отца, почти в самом центре этого красивого южного города, утопающего в зелени: верхушки деревьев воедино сходятся над улицами! Но жил он в старом жактовском доме, по-прежнему, до боли в сердце убого, частно снимал у какой-то жилицы крошечную комнатку в её полуподвале, в бывшей прачечной. Но наша с ним радость встречи была до счастливых слёз. Мы долго стояли обнявшись, а потом до поздней ночи ходили по городу, что-то говорили перебивая друг друга. Спать легли вдвоём в тесную кроватку. Даже на полу мне негде было лечь. Да и в постели говорили до утра. Потом правда весь день проспали. При огромном счастье родного общения, горькой сутью нашей речи, что было и без того понятно, реальность сводилась к тому, что мне здесь жить будет негде. А услышав моё желание учиться, и, наконец закончить школу, он горько спросил: “А жить на что будешь? Пару дней можешь пообретаться у меня, и быстро на работу!” Но на какую работу? У меня нету ни образования, ни штатской профессии. А жить где? Но удивительнейшим образом всё, или почти всё, сразу состоялось. Когда я вкусно и сытно накормленный вышел, наконец в город, я был изумлён его праздничным убранством, да и восторженной улыбчивостью горожан. Даже я сам сразу как-то подтянулся в своей новенькой, тщательно выглаженной форме демобилизованного. Ровно год тогда её берегли перед демобилизацией, а ходили в старой. Это кстати отличало нас “бывалостью”. Да ещё “офицерские” сапоги из зелёной плащпалатки себе заказывали. Вот и шёл я таким франтом по весёлому городу, и встречные девушки мне улыбались. Но причину праздника я сразу узнал из нарядного плаката: ”Сегодня юбилей героического освобождения Краснодара! Все горожане и гости приглашаются на стадион Динамо, где будет дан большой праздничный концерт! Вход свободный”. Когда же я пришёл по указанному адресу, это тоже в центре города, оказалось что праздник будет не сегодня, а завтра, просто я не знал какое сегодня число. Я всё-таки вошёл на стадион и увидел картину последнего режиссёрского приготовления. Это вызывает гулливеров восторг: в его руках десятки ниточек, к которым привязаны разные исполнители, и технические, и сценические. Когда закончив он поравнялся с мной, я его спросил, а можно ли чтобы я выступил, спел хорошую песню? Он посмотрел на меня, глянул на протянутый документ и спросил, почему разведчик поёт, и какую песню. Я торопливо рассказал об армейском ансамбле и назвал песню, знаменитую тогда “Хотят ли русские войны?” Он одобрил, повёл меня в штаб праздника, и к неописуемому восторгу я был включён в программу. На праздник мы пришли с отцом, он для меня, конечно, был самым главным слушателем. Смущало только что без репетиции, и что аккомпанировать будет серьёзная местная знаменитость, сам директор местного музыкального училища. Я как это узнал, сразу подумал попроситься для завершения учёбы, рассказать, почему тогда в Риге не удалось. И теперь не удалось. Не судьба. Спел я вполне прилично. Весь стадион воодушевлённо аплодировал. Но это песня была очень хорошая. Музыкальный директор пожал мне руку. И папочка мой радостно делал мне победные знаки. Когда же я сошёл с помоста, ко мне подошла некая женщина, и поприветствовав, без обиняков спросила: — Где Вы работаете? — Ещё — нигде! — Идите к нам. — Это куда? — В Клуб Кубанских речников! — А кем? — Давайте художественным руководителем! И солистом чтобы! — А...… А общежитие у Вас есть? — И это есть, в порту. — А далеко это? — Да в самом центре! Ну как, идёте? — ...Иду. Когда подошёл мой отец, я представил ему своего директора. И сам заодно узнал её имя. Отец дважды поздравил меня. Мог ли я рассчитывать на такую удачу?! Теперь мне предстояло во что бы то ни стало организовать своё школьное образование. Уж теперь не сдамся, подумал я. Но буквально на третий-пятый день, непредвиденные обстоятельства снова валят меня с ног. Реки обычно проходят через города большими оврагами, и точно так течёт река Кубань. Где-то может быть она и “выходит на поверхность”, но в центре Краснодара, где и находятся порт и клуб, чтобы выйти в город, нужно взойти на значительную высоту, своеобразный бугор. И вот в светлое раннесентябрьское утро (до сих пор яркопамятный день) я восхожу на этот бугор, мысленно планируя серьёзнейшие деловые мероприятия. Но стоило мне взойти на его вершину, как в один миг все мои планы разлетелись пухом. Как раз наверху происходило перекрещение двух улиц. Одна, что вела снизу, выпрямившись, шла дальше пересекая другую, что шла по равнине. А на углу пересечения стоял классического народного зодчества дом с высоким резным крыльцом. Вот на ступенях этого крыльца, где сидела стайка хохочущих девушек, я увидел ту одну, ради которой я жил до сих пор! Что делать, я — влюбился! Да, сразу и навсегда, в Красавицу моей мечты! Свидание с ней явилось сказкою наяву: Тамара, Тамарочка, черноглазая, с красивыми чёрными косами… Казачка, Дочь великого рода Дорошенко… Ей девятнадцать лет! Берёзка! Еще Она обладала удивительно красивым голосом и чарующей манерой исполнения. Уже была известная певица, солистка нескольких крупных хоров. Пришла и пела в клубе речников, когда я узнал всё это. Я совсем потерял голову. Как захотелось мне стать самым красивым, чтобы Она замечала меня по другому, не как работника клуба. Да и чего уж там говорить, Вы сами убедитесь: Мы действительно подходили Друг для Друга! И где-то тревожно начинала терзать совсем не банальная мысль. Если я сейчас смогу сделать ей свадебное предложение, и вдруг Она его примет, то куда я Её приведу: я — как был, так и есть без-дом-ный. А без того, я потеряю Ёе вовсе!! Я неделями ходил безнадёжно потерянный. И тут меня осенило: сразу ей сказать, что у нас на родительском роду молодые дают обет до свадьбы встречаться ровно год! К тому же она была студентка последнего курса торгового училища (товароведение культтоваров), опрометчиво было рисковать. А уж я б за это время обязательно насчёт жилья чего-то добился. Она всё это поняла, и приняла! Таковым тогда было моё объяснение в любви... Какое же это было прекрасное время каждодневных свиданий и бесконечных прогулок, и обожания, и стал я самым счастливым человеком. Я писал ей стихи, посвящал песни! Вот одна из таких (в сокращении). “Моей любви, Моей Тамарочке” В майский синеглазый вечер, Радостно поешь! Я иду к Тебе на встречу, Знаю, Ты придешь! Ива над родной Кубанью, Ждёт обоих нас! Здесь назначил я свиданье, В этот тихий час! Назову Тебя невестой, Мой хороший друг! Ты пришла ко мне из песни, Что звучит вокруг! О Тебе весна цветами, Шепчется в тиши! До чего же на Кубани, Зори хороши! Мы пойдём с тобою рядом Улицей любви!.. Я не забывал своей жгучей проблемы семейного жилья. И я действительно пошёл в горисполком, и был восхищён, как меня спокойно поставили на очередь получения этого жилья. — А когда?.. — А как удастся! И мы действительно, получили это жильё, при благоприятных обстоятельствах, ровно через шесть лет. Но тогда, обнадёженный таким образом, я снова позволил себе подумать о школе, и пошёл штурмовать эту мою неотступно недоступную крепость. В общем опять жизнь ожидалась весёлая. Собственно это тоже была эпопея. Надо ж было дожить, добраться до поры, когда я наконец свободно направился в школу. Я знал, что был не одинок в этом страстном желании, как всю жизнь того желал мой трагический кумир, один из любимейших писателей — О. Генри (псевдоним страдальца Уильяма Портера). После размышлений, в какой класс идти, — не в 4-й же, где оборвалось моё обучение, — я решил попробоваться на 7-й, и тем как бы закончить тогда неполную “среднюю” школу. А потом уже дальше. Прихожу в школу, к секретарю, подаю заявление, но так как школьных документов нет, назначают собеседование с классным руководителем. Сдрейфил я, как выражаются по-флотски, но пришёл в назначенный час. Встретила она строго, даже подозрительно. Задала несколько вопросов, потом ещё, и расхохоталась. Пойдёмте, говорит, к директору. А я в ещё большем дрейфе, хотя отвечал как будто нормально. Задержав пару минут в приёмной, приглашают, усаживают, и теперь задаёт вопросы сам директор, как оказалось учитель литературы. Послушал он меня, и тоже расхохотался. А я — хоть бежать от сюда, от стыда. Хотя всё задавали привычное, даже какое-то детское. — Ладно, всё, — сказал директор. — Разыграли Вы здесь нас. У Вас, что, нет Аттестата зрелости? Так бы и сказали. Назначим экзамен экстерно, если так Вы знаете остальное! И назначили. А я с не меньшим интересом читал книги по биологии и химии, физике и математике... …И через неделю я вышел из школы и долго шагал по городу держа этот удивительный документ с моей фамилией. Ну просто сказка какая-то! Подумал об отце, вспомнил свою мать, какие же на самом деле они были образованные люди, что так высоко образовали меня! На прощанье директор руку пожал и спросил: — Это что, по службе у Вас такая великолепная универсальная начитанность? — Нет, это семейная традиция. — Хорошая традиция. Если только Русь: Жуковский, Грибоедов, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Островский, Некрасов, Салтыков-Щедрин, Гончаров, Толстой, Достоевский... Оригинальных изданий! Были драгоценной памятью нашей домашней библиотеки — любви и гордости моих родителей! И моей тоже! Горячо поздравила меня и моя Тамарочка. Однако и остудила, со странной улыбкой заметив, что скоро и она получит диплом. И уже не будет других проблем, она уедет по распределению... Только теперь я осознал свою высокую образованность. Взошла мысль, которую я давно стыдливо отбрасывал, а не попробовать институт?! Да и время отпущенное мне оставалось. Попробовать поступить, да ещё вместе с Тамарочкой! По роду деятельности обоих — в Институт культуры! В Ленинград поехали вместе. И поступили вместе. Только не на экстерное, а на заочное обучение. Тамара тоже, очень много читала. Учились весело: в основном она писала курсовые работы и строго редактировала, что я диктовал. Потом и закончили вместе. Она — организатор-педагог. А я по специализируемой там театральной режиссуре. Этой по сути не новой для меня деятельности, я отдал всю мою творческую страсть. Тогда она стала моей главной профессией. А Тамара — по “Клубному управлению”! Мой великий восторг встречи с лучшим из миров искусств — театром! Поэзии живых образов жизни! Я не представлял, что это может быть профессией, и что я смогу этому профессионально научиться. Уже в Клубе речников и в дальнейшем, я везде открывал театры, вёл учебные театральные классы, ставил десятки спектаклей и играл в них десятки ролей. Добиваясь настоящей художественно-профессиональной культуры всех исполнителей и самих спектаклей. В этих спектаклях, и даже в собственной постановке, многие роли играла Тамарочка! И стала любовь моя великим мне вдохновителем и помощницей в моём режиссёрском творчестве, честнее — моим соавтором. Мы оба получили высшую квалификацию работников культуры. Но это было потом. А ещё в Краснодарском Клубе речников совершались удивительные тогдашние события. Так, небывало энтуазической, пронеслась весть о 6-том Всемирном Фестивале молодёжи и студентов, и был объявлен Всекубанский конкурс молодёжных искусств. Нас, любительских артистов, объединившихся в клубе, было семь человек, хороший ансамбль всех эстрадных жанров: певцы, музыканты, танцоры и речевики. А кто-то совмещал их несколько. Мы принимаем решение обязательно Победить, отчаянно работаем день и ночь, и занимаем эти Первые места на Кубани, и на Юге России — в Ростове-на-Дону. И триумфально становимся Лауреатами Фестиваля! Разумеется, моя Невеста была Звездой этого Ансамбля! Да и Я был ей Подстать! Но неумолимо приближался сентябрь, и значит конец добрачного обета! Я пробовал говорить с моим отцом, с её матерью (она тоже очень скромно жила вдвоём с дочерью). Но в ответ лишь подавленное молчание у обоих. А что мне было делать? Куда я приведу свою красавицу жену? Тоже называется защитник, покровитель, а покрова — то и нет! Это были адовы муки. И вот что произошло. Буквально через пару дней она приходит ко мне на работу вся подозрительно сияющая и протягивает свой Диплом! А потом и направление по распределению в какой-то город, и проездной туда билет. Поплясала, покружилась, сказала прощай, чмокнула меня в щеку, и брызнув слезами стремительно убежала. А я остался. Что я только не передумал. Я презирал себя и эту вопиющую бесквартирную несправедливость. Ну куда же мне её привести, где же мой дом? Но ответа я не знал. Наверно я подумывал и о смерти. И только поздней ночью я всё-таки принял решение. И тогда — всё сразу загорелось! Я побежал к ней домой, несмотря на папины и мамины осторожности и свою доселе беспомощность. Но теперь я всё смогу, всё-всё, обязательно, только бы Она поверила, только бы согласилась! Я тихо позвал её, она тихо вышла, завёрнутая в большую шаль, будто знала, что домой не вернёмся, и мы пошли. Я сейчас совершенно не помню, о чём мы говорили или молчали. Только с рассветом я спросил, что ещё нужен паспорт. Мой-то был со мной. И она совершенно невозмутимо вытащила свой из складок шали. Утром, не сворачивая домой, мы пришли в ЗАГС, как только он открылся, и зарегистрировали свой брак. Благо, что тогда это делали в одно касание. Домой мы всё-таки пошли, безумно счастливые, но падали с ног. А расставаясь, договорились, что днём встретимся и всё расскажем родителям, и поступим как они скажут. Я шёл домой но загсовая явь ещё владела мною. Я понял всю серьёзность происшедшего, и всё повторял мысленно последние слова регистраторши: “...А теперь, пусть распишется, Ваша Жена!” Моя Жена? Моя Жена! А я — Муж?!.. Улыбаясь во всё лицо, я целую руку своей юной супруги и говорю: “Жена! Ты теперь будешь слушаться меня — мужа? Я уже не говорю — бояться!” Она серьёзно смотрит в мои глаза и говорит: “Нет!” В общем всё, как в классической комедии, и мы расхохотались… все втроём! Но только я уснул в своём общежитии, меня очень скоро разбудила моя Тамара. Крайне встревоженная, сбиваясь, она поведала опять приведшее меня в жестокое смятение. Мама её, пока она спала, готовила дочь в дорогу и нашла паспорт, изумивший записью в нём. Она побежала в ЗАГС, убедиться насколько это основательно. И когда поняла смешное своё поведение, пришла и грозно разбудила её. Сказала, что немедленно всё расскажет моему отцу, и убежала. Что же нам теперь делать? Выходило парадоксальное, нам нужно...… срочно бежать! По крайней мере из дома! И мы бежим. И опять бесконечные круги по улицам. Наверное мы представляли смешное зрелище своей неподдельной затравленностью. Мы не ожидали, что вызовем такую бурю тревоги у горячо нами любимых людей! Искренне разделяли их озабоченность, что к браку “так легкомысленно” не относятся. Что мы должны пощадить своих святых родителей. Ну а нам что делать? Не идти же по-японски к водопаду, и совершить брачный суецит! И мы всё шли, благо уже стемнело, и можно было расслабиться. Только вот куда привести её сейчас?! И деды на улице спали, и родители, и теперь мы с женой?! И вот меня осеняет: я вспомнил родителей, своего юного папочку в таком же положении, и незаметно поворачиваю наш путь в сторону ставшего столь судьбоносным Клуба речников. А подойдя к нему, крепко держа руку своей юной супруги, отворяю служебную дверь, ввожу её в полумрак. И далее, как будто разыгрываю героическую роль — взбегаю на сцену! На пути умудряюсь захватить туда спортивный ватный мат (благо накануне в зале проходили борцовские соревнования). Потом я быстро по-морски опускаю штанкету занавеса и сбрасываю на кольцах висящее бордово-бархатное его. Затем на одном дыхании, сложив одну половину я укрываю ею мат, а сложенную вторую — прикидываю роскошным одеялом. И обняв моё дрожащее юное создание, приглашаю её на торжество Первой Брачной Ночи! И она роскошно состоялась, к нашему великому влюблённому счастью! А утром я рассчитался с работы, и мы уехали из Краснодара, на несколько лет, а потом и навсегда. Наши дети родились на новой нашей вольнице, в казачьих станицах, где мы и они были счастливы. Родителям мы оставили каждому обстоятельные письма с просьбой простить нас, с объяснениями и заверениями, что мы у них очень серьёзные, но уже взрослые дети. Что будем обо всём сообщать. И в путь! Но вот свадьбы у нас, так и не было.

	Пятая моя война после войны Вот уж трудно писать о себе самом — взрослом, да ещё о хороших или хотя бы существенных поступках, но попробую!.. Этот следующий, главный, отрезок моей личной деятельной жизни — большой, длиною в 50 лет! Нет рационального смысла описывать его подробно, только самые главные, событийные факты. Они и будут нашими несколькими маленькими главками этой части: пять ступеней к моему идеалу. Ступень первая: Всё сразу! Уехали мы тогда в великое кубанское краевое раздолье, Страну Кубанию, большую и интересную, сравнимую со многими крупными странами Европы. Благодаря свежей памятью Всемирному Фестивалю у нас тогда появилось много друзей, которые воодушевлённо приглашали в Клубы, в Дома и во Дворцы культуры. И везде предоставляя руководящие художественные должности и так называемое “лимитное” жильё. Но сначала мы отдали честь родине Тамарочки, где со своей матушкой жил её папа, который не знал краснодарских перипетий и принял наше супружество как естественное. Сами они тоже жили весьма скромно, но с родительской радостью приютили нас. А мы быстренько получили заманчиво руководящие посты в местном Клубе и положенную квартирку при нём. Первую, нашу, семейную! Там, в Клубе, а потом и в клубных школах мы встретили множество интересной работы и искреннего участия. Кстати, я там впервые поставил большой многоактный спектакль. В сравнении с городом Краснодаром Кубанская станица тоже явилась по-своему художественно прекрасной и интересной. Жизнерадостный кубанский казачий люд на диво достоверно представлен ошеломившим тогда солнечным кинофильмом “Кубанские казаки“! Я и сам почувствовал себя казаком. И снова были концерты, ближние и дальние гастроли. А я только радовался: я действительно становился профессионалом сцены, театра и режиссуры. Тоже случались удивительные победы на местных конкурсах и фестивалях. Тысячам людей мы приносили неподдельную радость. И потом, перебираясь во всё новые Дома и Дворцы, жадно дыша воздухом восхождения, я слышал как эти люди высоко ценили наш труд, и в этом был взаимный смысл и интерес. И везде мы получали квартиры! Все эти клубы были в районном владении, и районами же обеспечивались жильём, в отличие от государственных, где вскоре мы оказались. А пока мы прекрасно обустраивались, что было очень важно, особенно, когда у нас родилась дочь. И очень скоро к нам стали приезжать наши краснодарские родители. И зажили мы как ни в чём ни бывало. И в сценическом творчестве я испытывал великий оптимизм. И вдруг, совершенно неожиданно для себя, я испытал чувство, которое буквально остудило мой сценический пыл, сделало его слишком праздным и даже несерьёзным. Видимо, это было наступление взрослости, и я на жизнь стал смотреть с вопроса своего места в ней, по-главному нужном. Я как-то стихийно, уже во множестве, помимо выступленчества устраивал театральные школы, в которых молодежь “самодеятельно” охотно училась. Теперь я понял, что они гораздо важнее сценических выступлений, они нужны для самой их жизни! Я так долго исстрадался в мечтах о содержательно красивой школе, что это стало исповедальным смыслом всей моей публичной деятельности. Всё это была преимущественно молодёжная аудитория — и артистов, и зрителей. И я понял, что лучше театра как школы жизни, безусловно, является сама театральная и вообще — школа, но какая?! И пока у меня в самодеятельной школе была возможность самому искать, выбирать, наконец, придумывать её методы, я увлекался этими поисками вместе со всеми моими учениками. Тогда же определил в ней три сту-пени: начальное, базовое (1) введение в мир театра; практическая студийная (2) — средняя школа; и сцена (3), участие и постановка спектаклей — высшая школа! Нам было очень интересно и весело. Мы и репертуар подбирали соответствующий. Это бы-ла наша “Новая” самодеятельность: “Красиво Жить — это значит Красиво Учиться”! Да, чтобы не только красиво выступать, но, главное, чтобы Красиво Жить! Сказал же немецкий комедиограф Бертольт Брехт: “Все искусства служат одному, самому трудному из искусств — искусству жить”!* Романтически восторженный я пробовал с этими идеями, разумеется, трансформированными в отношении и иных дисциплин, обратиться в регулярные средние школы. Но там меня не поняли, не приняли, провести таковое от театрального образование отказали. А я уже не мог, испытал глубокое разочарование в “голом сценичестве”. И не знаю, чем бы печальным могло это кончиться, как вдруг!.. Меня приглашают работать, в находящееся в районном городке — станице, в Краснодарское краевое культурно-просветительное училище! Вести там Театральный класс! * Этот тогдашний замысел, ощущаемый многими современниками, в дальнейшем своей великой гуман-ностью изумит весь мир. Я к нему шел своим путём. Дело в том, что “Сценический театр”, ответом на мои извечные скитальческие мечтания, очень скоро выдвинул удивительную в своей простоте идею аналогии “публичности” или внешнего созерцания как некоторого “театра” каждого конкретного жи-тейского быта, и вообще материального общественного бытия, его эстетичности и даже красоты. Очень мало тогда я мог в этом отношении сделать практического и предложить обществу. Но обратить на это внимание, обучать интересу к этому, чтобы людям это нравилось в действительно лучших фор-мах. “Учить театру жизни!” Наши люди исстрадались войной, хотелось жить достойно красиво, но уже по новому, с новым разуме-нием самой красоты. Эти идеи оформлялись в критерии, в программу, я с искренним энтузиазмом мно-го с ними выступал в своих самодеятельных театральных “школках”, и в публичных лекциях, и по ра-дио. Для самого же, продолжающего материально очень нуждаться, это становилось моей жизненной компенсацией: жить богато душой, духовно! Но и конечно с романтической надеждой будущих дос-тижений. Ступень вторая: Молодость — это тридцать романтических лет Да, это была новая моя ступень, теперь уже вторая — наивная, но профессионально-образовательная. Лучшего тогда и мечтать было невозможно. Этот мой училищный Класс очень скоро превратился в мою “фирменную”, но и “фамильную” Театральную школу! И мне это было разрешено! Потом же оказалось, что от меня именно этого и ожидали, на что и приглашали. А “фамильную” — так по известной традиции в творческих школах именовать классы фамилией педагога. Предложение это было не случайным. Я был на виду в крае, меня и выдвинули. Здесь мне дали полный Театральный класс! Полный, потому что я в нём вёл все театральные дисциплины: помимо режиссуры, включающей историю драматургии и сценографию, ещё сценическую речь и грим, и сценическое движение с падением, фехтование и ряд других. Мы в институте все их скрупулёзно изучали, да и в самодеятельных студиях я ими увлекался. В общем, здесь я в себя уже поверил и с радостью согласился на столь высокое предложение. Я просто жил театральной педагогикой. Это был новый красивый этап в моей жизни. Одно только было плохо, здесь нам не дали уже привычного жилья, а комнатка, какую мы снимали частно, была настолько убога и мала, что на полу для детской кроватки в ней не было места: на ночь мы ставили стиральную лохань на дровяную плиту и уже в неё укладывали спать нашу маленькую дочь. Как ныне говорят, жили мы “за чертой бедности”… Но такова судьба была всех преподавателей, училище уже много лет пробивалось к краевому центру. Во всех смыслах наше счастье было ещё впереди. Но в самом училище и я, и мои студенты гордились театральной при-частностью, ещё они называли себя “Халаджановцами”. Всё было здорово! И вот уже первый выпуск. Принимает его “Государственная комиссия”, в её составе выдающиеся артисты и режиссёры. Сначала мы классом выпускников даём спектакль по пьесе К.М. Симонова “Русский вопрос”, и далее — индивидуальные экзамены. И за редким исключением, все на отлично! Но прежде это, разумеется, был экзамен мне. И я его выдержал! И в личном быту каскад новых испытаний. Переступает по обе стороны порог жизни и смерти моя героическая Тамарочка, в тяжелейших страданиях родившая нам второго ребёнка. Ожидая её из роддома, чудом выжившую, с нашим сыном, и я решился на героический поступок. (Подарок!) Срочно получил земельный надел, купил в кредит сборный трёхкомнатный бревенчатый дом и организовал оперативную его сборку. Мать моего сыночка горячо оценила тогда совпавшие поступки — мой и Юрия Гагарина! Какое же это было прекрасное время. Здесь кстати, можно отметить ещё одно очаровательное обстоятельство, скрытое от внешних глаз. Наверное, все папы испытывают счастливое изумление, когда их мамы приносят новорожденных деток. Я именно так торжествовал, встретив свою первеницу, свою родную доченьку. Но пусть она не обидится, что обрести своего сыночка, а ей братика-защитника, я даже мечтать боялся. Как же стыдно мне было перед задушевным другом, красавцем, известным кубанским певцом Владимиром Фиалковским, когда и вторым его ребёнком была дочь, а у меня… — СЫН! Да ещё с такой борьбой за их с мамочкой жизнь! Когда я об этом думал, у меня всегда выступали слёзы счастья. Как же прекрасна Молодость! Разумеется, со взрослостью это наше наивное вожделение улыбчиво испаряется, и девочки наоборот, целиком захватывают родителей, особенно отцов. Но тогда, в ту пору!.. И вот уже шёл новый набор студентов — “культуристов”, и я в нём участвовал экзаменатором на театральном отделении. Во множестве беседовал о хорошести поступления на театральную специализацию с родителями абитуриентов и с районными “купцами-администраторами” о хорошем распределении к ним молодых театральных деятелей. Приглашают в очередной раз меня к директору, вижу там двух новых “купцов”, не удивляюсь, улыбаюсь, сажусь. И вдруг до меня доходит, что на этот раз они приехали за мной — приглашают в Краснодарское Краевое управление культуры руководить народным (то бишь самодеятельным!) творчеством. А я ж уже сделал решительный шаг к осёдлости, Свой Дом строю, да и коллектив училища стал родным. Но была и теневая сторона: здесь же, в училище, в его учебной части, уже у меня назревал конфликт “за нарушение мною стандартных методик преподавания”! За мои “вольничанья” и “педсамодеятельность”! Вот уж воистину противоречива моя выдвиженческая судьба! Но решение должно было быть не за мной, за Тамарочкой, хотя предложение мне было заманчиво вероятностью именно свободой, “вольничьем”. Вобщем мы опять приехали в Краснодар. А великую собственность нашу, в долгах недостроенный дом, мы подарили подруге Тамариной, нашей сотруднице, они с таким же учителем только оженились. Мы передали им и кредитные обязательства. Роли мои на новой управленческой должности состояли в повсеместной в городе и крае организации “здоровой” художественной самодеятельности, её идеологически выдержанного репертуара и высокого мастерства исполнения. Непрерывного её соревновательного ведения. Предстояло и создание собственного в Краснодаре концертно-театрального училища, что именно и решило наш сюда переезд. Вобщем на культурном фронте всё интересно устраивалось. Я просто пел от радости такого творческого масштаба, было по настоящему что делать. Но вот старый ржавый вопрос пока был совершенно обойден: мы стеснялись, не задавали, и они, видимо, считая его “мелким“, не заговаривали о нём. Лишь наивная наша надежда была на горисполком, давнишнюю там постановку нас “на очередь”. Мы спешили и боялись туда идти, хотя прошло с тех пор уже шесть лет! И как не парадоксально, мы пришли туда, предъявили справки с места работы в Крайисполкоме, и где-то через час уже имели “ордер” на вселение в двухкомнатную коммунальную квартирку на втором этаже. Раньше этот домик тоже был прачечной, а на его втором этаже была сушильня. Вот в неё, несколько обустроенную, мы и вселились. Это действительно была высшая ступень моей клубной и театральной эпопеи. Сначала здесь пару лет я с жаром отдавался повсеместному на Кубани процветанию художественной самодеятельности, мотался с коллективами по всему Краю, провел несколько захватывающих конкурсов по видам искусств, дождался-таки и открытия Краснодарского концертно-театрального училища! Ещё я с самого начала, параллельно с работой в Управлении культуры, стал преподавать художественные дисциплины в различных училищах и школах. Как же счастлив я был, впервые приглашённый “читать” эстетику и историю культуры, вновь введённые в общеобразовательной школе! Всякий раз, входя в неё учителем, я испытывал благоговейный трепет священнодействия. И с какой высокой благодарностью к детям я шёл окруженный ими, и по школе, и далеко от неё. Но очень скоро эта радость обратилась горьким разочарованием — таковым меня эта школа буквально отторгала. Мол так (!) как я — преподавать нельзя, мол, вся история школы — против. Я уже просил пощады, чтобы так “читать” разрешили только эти мои художественные предметы! В конце концов они мне сказали, что если бы я был специально педагогически образован, то знал бы, что так “театрально по-новому“ — нельзя. Вообще “нельзя по-новому”! И стали демонстративно “остывать” ко мне, как деликатно выразилась одна образовательная начальница. Был ли смысл вступать в спор, тогда как основные, мы с большим интересом изучали целый ряд педагогических дисциплин в нашем Институте культуры! Вся надежда оставалась на театральное училище. Ну, посудите сами, было ли действительно что-то весьма значительное в следуемой мною новой школьной методической логике. Вот некоторый образ той, мною представляющей как лучшая форма познания всего, и школы, и жизни, какою стихийно была вся моя личная жизнь, и какою была школа искусства великого театрала Константина Сергеевича Станиславского. Вот буквально в двух словах, самая суть. Удивительная их схожесть состоит в наивной простоте бытия человеческого: “Как попашешь, так и пожнёшь”! И как бы ни изощрялись всех мастей доброхоты изменить этот порядок, “свалить на чужачка”, чужа, пуста и дика будет пашня селянина. И вот от такой-то простоты основы основ восхождение к вершинам ярчайшего культурного, художественного подвига зависит от того главного, “Кто эту пашню САМ запашет”?! Своим ученикам К.С. Станиславский преподаёт их самим себе. Он не говорит им что и как делать на сцене, в отношении драматургических “Предлагаемых обстоятельств”, ждёт, когда они сами начнут творить нечто, то есть “Верно жить”! А он, словно сам у них учащийся, будет терпеливо говорить своё знаменитое: “Не верю!” Как Сама Жизнь! Пока те по своему почину не сотворят Себе и Миру нечто “Новое, Прекрасное”! И выходило из этого великое образование, где и когда артист должен был творить подлинное: Сам Себя Учить, на строгую оценку своего, именно потому Великого Учителя — К.С. Станиславского! Вот так в отношении себя, и не ведая того, я сам поступал всю жизнь. А потом, уже от Станиславского, я так “читал” в школе, с той лишь разницей, что в качестве театральных “Предлагаемых обстоятельств” я в школе, назвав очередную тему и кратко, “установочно” рассказав о её проблемах — вопросах, предлагал на дом соответствующую литературу (её библиографию для заказа в библиотеке). А уже потом, вместо традиционного учительского, обязательного заучивания, по прочтении этой литературы мы все дружно рассказывали своё видение и обсуждали, чьё из наших суждений о прочитанном есть самое верное и интересное. А в сути, каждый всегда оставаясь при Своём мнении! Результат такого познания был празднично превосходный, как мы сегодня говорим, “высоко продуктивный”. Я эти уроки ис-кренне воспринимал “педагогически достающими” детей и своими житейскими праздниками. А учительство же...… Да я уже об этом говорил. Последним аккордом в цепи этих моих образовательных переживаний была отмена открытия Краснодарского театрально-концертного училища. Ступень третья: Эстетическая революция В Управлении культуры также угасал масштабный интерес к самодеятельности, бывшую службу из нескольких ведомств выделили в некий маленький Дом (на языке его работников “Домик”) народного творчества во главе с легендарным В.П. Епифанцевым. Дом, на самом деле с весьма скромными творческими полномочиями. Я всерьёз присматривал клуб, куда уйти к своим началам. И опять магическое “Вдруг”!.. Вы, уважаемый Читатель, наверное, уже заметили, по крайней мере в моей жизни, что если что-то очень хочется, то оно, это “что-то”, обязательно “вдруг” является. Но на самом деле наше “мучительное хотение”, видимо, есть мистическое ощущение самого “Его” собственного приближения. Это очередное “Вдруг” явилось вселенским восторгом перед рождением нового социального феномена — “Промышленной или Технической Эстетики” — ТЭ! Ещё его называли “Эстетическим проектированием и конструированием” и, наконец, иностранным словом “Дизайн”. Но очень долго никто этого толком не понимал, воспринимали очередным, пустым по сути, инженерным жаргонизмом. Я потому так подробно об этом пишу, что в моей личной жизни это займёт ещё добрых полных восхищения десять с лишним лет. У меня об этой ТЭ сразу сложилось своё мнение — ведь это то самое моё “Красиво жить”! Но уже практически, материально! И вот когда приглашают меня поговорить о занятии должности руководителя по технической эстетике, я понял: “Это — Рука Судьбы!” И последовал целый каскад удивительных ТЭ событий, которые я кратко, лишь эпизодами, приведу из цели хоть как-то сократить повествование. Из Дома народного творчества я мигом ушёл на предложение сотворить свой, Кубанский вариант гуманитарного состояния в машинной индустрии, которую от Министерства “Пластмаш” (Химического и нефтяного машиностроения) являло “Краснодарское Проектно-конструкторское бюро” — “ПКБпластмаш”. Разумеется, в моей театральной пространственно-эстетической компетентности. И о тех событиях, которые последовали за этим. Итак!.. Сначала в этом ПКБ я создаю некое гипотетическое подобие теории средневекового “Театра махинарум”. Антропоподобную азбуку формирования отдельных машин и цехового “Социума” их организации, как места достойного обитания главного среди них существа — человека-созидателя. Как бы “социально иерархические” формы и объемы множественных малых и больших замкнутых цеховых и открытых ландшафтных промышленных организаций. Сам я был в известной степени только эстетический теоретик, здесь некий “оттехнический Станиславский”. А коллеги у меня собрались — графики, скульпторы, макетчики, лепщики-анималисты, и, проникшись интересной идеей, творили они действительно удивительных техноперсонажей и вместе техноспектакли. А заодно и эстетические формы утилитарных вещей из нового нарождающегося материала — пластмассы. И опять, как бывало, венчается это многими первыми местами на конкурсах ВДНХ — сверкающе открывающегося павильона химической промышленности Выставки достижений народного хозяйства страны! Это был действительно восхитительный социальный феномен. А ПКБпластмаш становится эстетическим лидером отрасли. В дальнейшем некоторые из наших образцов становятся отраслевыми стандартами. Далее я совсем уж дерзновенно, словно в какой-то очаровательной грёзе направляюсь в эстетическую Аспирантуру Философского факультета МГУ (Московского государственного университета), где пишу и успешно защищаю кандидатскую диссертацию по теме “Эстетическая деятельность в структуре промышленного проектирования”. Тамарочка в это время удаляется в воспитание наших двоих детей! Но несмотря на повышенную мою стипендию (100 рублей в месяц), мы продолжали остро нуждаться. Родители помогали нам, но это тоже было непомерно мало. Я во множестве читал лекции в разных институтах, и ради заработка тоже. И Тамарочка впряглась, как умела, зарабатывает на дому, редактирует и печатает на машинке студенческие дипломные работы и аспирантские диссертации. И в МГУ у меня помимо работы над диссертацией много было больших и разных заметных событий за время аспирантуры. Сначала пел в знаменитом Студенческом Хоре МГУ, солистом, вместе с великим тенором Иваном Семёновичем Козловским! Или вот, милый моему сердцу случай, я о нём расскажу подробно. Вызывает меня декан философского факультета, он же заведующий кафедрой эстетики, замечательный человек и учёный, переведший на русский Гегеля, Михаил Федотович Овсянников, и предлагает возглавить общественные работы по строительству философской части возводившегося корпуса гуманитарных наук. “Вы,— говорит, — по инженерной части пишете, вот Вам и практика хорошая!” Работа хлопотная, захватившая с утра до утра. Но очень быстро я понял серьёзность главной моей задачи. Дело в том, что в проекте всего большого пространства нового философского факультета для нашей кафедры эстетики отводилась настолько маленькая комнатка, что в ней едва ли кабинет заведующего разместить. А коллектив кафедры большой — девять преподавателей, секретарь и около двадцати аспирантов. Ну так я сделал для неё подходящее помещение, в нём и сейчас размещена эта кафедра, а в “кабинетике” сидит её заведующий. Михаил Федотович тогда мне подарил преподнесённые ему китайские шелковые портреты К. Маркса и Ф. Энгельса. А всё дело состояло в том, что уже в построенном здании, по его проекту смежно с одной стороны “кабинета” (за его стеной!) размещался большой кинофицированный зал с кинобудкой, за противоположной кабинету стеной, экраном и двумя дверьми по краям. Но расстояние от стены-экрана до стены кинобудки было непомерно протяжённым, и я доказал на всех уровнях начальства, что кинопроекция будет зрительски не гигиенична: и кадром мала по углу демонстрации, и не контрастна для нормального восприятия. Мерили по инструкциям, по-разному мерили и согласились. Пришлось “отрезать” новой перегородкой у зала целый архитектурный модуль с дверью, что и требовалось совершить. Разумеется, образовавшееся безымянное помещение тут же отдали кафедре эстетики! Ещё можно привести мною развитую на кафедре очень важную для аспирантской науки издательскую деятельность, которая несколько лет отсутствовала здесь до того... Но были и внешние события, например, участие в переписи населения, моё открытие Москвы “непарадной”, на всю жизнь содрогнувшее меня встречей с Родиной Серёжки с “Малой Бронной”, героем популярнейшей тогда гитарной песни... А были совсем уж дальние внешние события. Вот такое примечательное. Прознав на ВДНХ о моём ТЭ опыте и о техноэстетической теме моей диссертации, Выставочный Комитет страны приглашает меня, и я соглашаюсь возглавить национальную выставку нашего дизайна во Франции. Тогда ещё первую такую зарубежную. Тоже хлопотную, на фоне мировых эстетных гигантов. И на этот раз мы её смогли. Помогали старые краснодарские товарищи. Вот по её результатам в Москве, в Институте технической эстетики, был создан международный выставочный отдел. Накануне уезда из Москвы домой мы получили несколько предложений остаться, в том числе и на философском факультете МГУ, разумеется, с пропиской на жительство. А впервые создаваемые жилищные кооперативы, так просто, зазывали получить большую квартиру (в каждом таком доме они убыточно стояли пустые), уговаривали нас. И кооператив тогда стоил недорого, и можно было в рассрочку. Но мы ревновали свою Кубань, и радые уехали восвояси. Ступень четвертая: Учёный муж На новый лад был весьма разнообразен и продуктивен послеаспирантский период, прошедший на кубанской земле, в Краснодаре. Теперь уже и сам я испытываю излишность, излагая здесь серьёзные события, приводить и мелкие частности, их вызывающие, обусловливающие. И мы с Вами настолько обильно вошли в специфику и терми-нологию происходящего, что без труда будем обходиться без этих частностей. Но значительного или серьёзного здесь было довольно много, значит именно этим множеством они лучше характеризуют новизну и всего “новокубанского” периода, и само каждое из них. Поэтому описывать происходящее я буду лишь “послужным перечнем“, так сказать “деятельными абзацами”! Вот они, в той последовательности, как и происходили сами эти события. На крыльях мы летели домой, в Краснодар. В качестве учёного распределения я был определён в Краснодарский педагогический институт, который вскорости становится Университетом. Но из деликатности, я сразу являюсь в давнее ПКБ, надо было сохранить честь, ведь повышенную стипендию мне выплачивало Министерство “Пластмаш”. Но там мне указали на свободу: как всегда тогда, “старые” достижения здесь уже стали “новыми” стандартами, и эстетическую службу закрыли. На прощанье сам директор с кубанским радушьем пожал мне руку, широко улыбаясь. В Пединституте, естественно, меня определяют на кафедру философии. Но наряду с преподаванием всех философских дисциплин — собственно философии, логики, этики — своей основной я читаю эстетику, с особенным увлечением на художественно-графическом факультете. Отлично познавши эстетику ещё в Институте культуры, где она, разумеется, одна из основных дисциплин. Эта работа мне нравится, было много интересного, кстати, это здесь тогда был у меня “умный студент”, добрый парень Витя Пигулевский. Хотя вомножестве я вновь встретился здесь и с типичной ортодоксальной образовательной рутиной. Именно в педагогике эстетики с надеждой ищу продуктивных форм созидания красивой и активной образовательной жизни. Очень скоро я стал параллельно почитывать во всех остальных институтах Краснодара — в гигантах Сельскохозяйственном и Политехническом, и в особенно милом моему сердцу Медицинском, и вскоре открывшемся здесь Институте Культуры. А в Сельскохозяйственном ещё открывал и какое-то время работал деканом Факультета общественных профессий. Тогда же учёным делегатом еду на Эстетическую конференцию, проводимую Московской Академией наук в Севастополе. С замиранием сердца созерцаю родные святыни, где я не был ещё с войны. Беру щепоть земли с могилы моей Матери, она в символической стеклянной капсуле навсегда помещена на моём рабочем столе... Но также настигала меня неистребимая сопротивляемость менторскому поучительству до сих пор безраздельно господствующей проклассической педагогики. Неизбежно пустой для слушателей, воспринимавших её обучение извечным “чему-нибудь и как-нибудь” (по А.С. Пушкину!). И я с новыми учёными надеждами устремляюсь, хотя это и вело к некоей раздвоенности моего бытия, создать-таки настоящую, рационально новую “Школу Счастья”. Ищу её в свободной деятельности, но, разумеется, во время, свободное от “основной“ работы. Такую мою попытку подхватывает Кубанский Краевой Комитет профсоюзов и назначает меня Председателем Краевого комитета по технической эстетике. Собираемся все кубанские эстеты, обсуждаем достижения друг друга, и я в который уже раз убеждаюсь, что не учат у нас творчеству, тем более социальному — “Как жить?”. Снова я берусь за старое: повсюду читаю просветительские лекции, на телевидении так открываю постоянную рубрику — “Наш счастливый образ жизни”! Однажды даже, когда был задуман “Круглый стол прекрасного”, с самолёта разбрасывали листовки, приглашающие к телевизорам. С тех пор несколько лет на ВДНХ, в Центральном павильоне, был выставлен мой поясной портрет как “Первого телепропагандиста красивого образа жизни”! В Центральном городском кинотеатре Краснодара, где заместителем директора работала моя Тамарочка, был мною организован на базе специального проката фильмов и чтения лекций “Киноуниверситет Прекрасной Созидательной Жизни”. Наконец мне удаётся достичь, казалось, высшей точки триумфа массового эстетического познания: я создаю и открываю в Краснодаре “Открытый профсоюзный институт социальной эстетики (КИСЭ)”! Творческого или креативного социального дизайна! Дающего всю возможную полноту благородной “архитектоники” материальных форм творчества духовно нравственной и деятельно прекрасной жизни. И молодежь пошла туда учиться, получать в нём высшее творческое эстетическое образование. И в нём тоже происходят многие хорошие дела. Например, вместе с коллегами создаём аппарат “Кибернетической профориентации”. Его копия выставляется на ВДНХ, в Павильоне Профсоюзов, и все мы получаем конкурсные его медали!.. И сейчас, спустя добрых двадцать лет, когда я “пишу эти строки”, мне известно, что КИСЭ ещё существует, работает. Радостные статьи о том периоде долго писались в широкой печати. Ещё тогда же я собрал группу влюбленных в историю Кубани и обшарил с ними весь край в изучении богатого казачьего кузнечного наследия. Потом создал такую экспозицию в Краеведческом музее и написал книгу “Легенда-Коваленда”! Но увы, моё кубанское счастье и на этот раз категорически обрывается. Дело в том, что как-то неожиданно вырастает наша дочь Людмила, выходит замуж, и мы встречаем её с ребёнком — мальчиком, моим наследником! Мы с Вами уже обменивались мыслями, как восторженно отцы принимают такое событие. Теперь скажу я Вам, что точно так и деды! Но жить в нашей коммунальной “сушилке” таким большим коллективом стало заметно тесно. И дочка со всем своим семейством уходит на собственное поселение. И вот мы получаем от неё с мужем приглашение, посмотреть как они сами “мило” устроились в частно ими снятой квартире. Что же я, “Великий Паганель” (почти двухметрового роста!) — проповедник жилищного счастья, вижу: живёт моя дочь в так называемой “времянке”, а попросту, в сарае! Да ещё тесном, убогом, точь-в-точь как мы когда-то “напротив Культпросветучилища”, а то и того горше. Я буквально закричал от боли, ну что же нам с Тамарочкой ещё нужно сделать? Мы ведь сами во всё той же “сушилке” живём!.. Решение тут же принимается: нам надо бежать! И из дома, и из Краснодара! Мы пишем более ста писем с предложением своего труда, но лишь только, чтобы была нам квартира! Рассылаем их во все главные институты страны, с замиранием заглядываем в почтовый ящик, но ответов пришло всего где-то около десяти, да ещё с оговоркой, что жильё нужно будет подождать год-два. Следует ощущение панического краха всех благородных вузовских идей. Отчаяние захлёстывает, принимаем решение самим идти в “сарай”, ибо нормальное частное жильё нам не по карману. А “сушилку” отдать доченьке с мужем и сыночком!.. Читатель, Вы уже готовы, Вы уже знаете, что дальше наступает сказочное “И вдруг”! Да, когда казалось уже всё, никакой романтики уже не будет, это “И вдруг” всё-таки наступает: мы получаем правительственное письмо с предложением занятия мною должности, ни много ни мало, в Министерстве тяжелого машиностроения помощником Министра по эстетике, с предоставлением квартиры и прописки в Москве! Бог — всё-таки есть. Ступень пятая: Невольник Победы Мы будем действовать кратко, так же по возможности лишь послужебно. На официальный запрос “МИНТЯЖМАШ”-а меня рекомендуют Институт ТЭ и Государственный Выставочный комитет. Всё произошло очень красиво и быстро, и мы опять в Москве! Восхитил и покорил масштаб работы, высокий интерес к эстетике и безграничные возможности организации и творения. Единственная бытовая нелучшесть — “сначала” нам дали однокомнатную квартиру, понятно, до конца неудобную, но потом с расширением. “Потом” же мы сами “расширяли” её, обменивали за свой счёт. Но в сравнении с представшей работой это действительно была уже интимная мелочь. Зато мой кабинет на “Новом Арбате”, в одном из домов-книг, был высокой степени романтичным. Об эстетических замыслах мы с министром беседовали обстоятельно. Он был энтуазически симпатичный. Начать решили с выпускаемых тяжелых машин и транспортного оборудования, созданием эстетического фирменного стиля номенклатуры товарной продукции и её международной рекламы. А уже потом займёмся технической эстетикой самого производства. Ведь “ТЭ” объемлет и “НОТ” (научную организацию экономически рациональной организацию труда и производства), и “Эргономику” (физическое и психологическое соответствие формы машин и труда здоровому взаимодействию с человеком)! Разумеется, выдвинув для этого и соответствующие инженерные программы. Я сразу обзавёлся проспектными образцами этих министерских и подобных мировых изделий и отправился по отраслевым научно-исследовательским институтам (НИИ) и ПКБ, проехал по нескольким предприятиям. И конечно, установил связи с работающими в отрасли дизайнерами, стали набрасывать интересные планы “культурной революции”. Испытывая несказанную благодарность всем этим людям за внимание ко мне, я стараюсь особенно серьёзно ознакомиться с реальным миром технического бытия конкретно новой для меня отрасли. Мне жарко хотелось быть действительно полезным, способным, реально и возможно больше постараться. Министерство планировало вложить огромные средства на фундаментальное ТЭ обновление. А я в глубине души сомневался, что так уж на самом деле, может быть в наше время промышленное запустение, да ещё в таком важном национальном производстве?! Но когда я уже поехал знакомиться, начиная со значительного промышленного центра — Днепропетровска, его знаменитого ДЗМО — Днепропетровского завода металлургического оборудования (!), я был действительно изумлен фактами справедливости министерского намерения. Вот только один буквально “сказочный” пример. Вы, дорогой Читатель, наверное, помните живописный образ эпохально нового производства, созданного Генри Фордом. На смену мануфактурного, малопродуктивного, целиком индивидуального он создаёт первый высокопроизводительный конвейер! Уже не на ручной или лошадиной, а на паровой тяге, передаваемой ремённой трансмиссией по кругу расположенным рабочим станкам. Как же велик многократным ускорением производительности это был прогресс! Но лишь тогда, в 1914 году! Сейчас же это были 80-е годы 20-го века! Когда я вошёл в один из главных, огромный Механический цех ДЗМО, готовящий продукцию именно новой современной эпохи — знаменитые “тюбинги”, чугунные полукружья, главные составляющие конструктивной крепи стен подземного сооружения всех возможных тоннелей. Генеральной основы Московского метрополитена и многих других, в том числе и зарубежных! Я был ошеломлён удивительной сохранённости здесь самого юного фордизма. Основной его организующей — круговой ремённой трансмиссии! Так и кажется, идущей от паровой машины!.. Я был ошеломлён и обрадован, как много существенного здесь мне удастся сделать! Но увы, и на этот мой раз не состоялась новая промышленная революция. Здесь же, в Днепропетровске, прямо посреди назревающих “великих” замыслов ТЭ прогресса, меня настигает телеграмма ещё больших перестроечных действий. Я срочно отзывался в Москву. А по приезде туда мне сообщили, что министра моего уже повысили на новую должность, а мою — закрыли. Но я могу перейти в ведомственное ПКБ или с подъёмными выйти вовне. Оглушенный, я выбрал последнее. И снова долго ходил по улицам, не зная что сказать моей Тамарочке. Совершенно новое гнетущее чувство я стал испытывать неотступно: неужели мне на роду написано быть вечным скитальцем, неужто не дано уже в возрасте обрести постоянство и удовлетворённость? Но сразу такой работы не оказалось. Все старые знакомые институты, даже МГУ, предлагали только “по совместительству”, а “штатное” всё было занято. Набрал я такой работы и бездумно, ради заработка, метался по городу с раннего утра до поздней ночи. И только улыбался всем. Но “краем уха” я всё-таки опять ждал своего “И вдруг”. На что-то значительное ещё надеялся и прислушивался, просматривал объявления профессиональной прессы. И оно таки опять пришло, моё умиляющее и спасающее “И вдруг”! Но было оно ступенчатым, то есть не сразу целиком. И я должен сказать моему утомлённому читателю, что к нашему обоюдному удовольствию — Мне писать, а Ему читать — это рукописное полотно, как и вся жизнь моя, на этот момент катится к своему завершению, и мы оба получим заслуженное отдохновение. Так вот, как-то читаю я очередное объявление в газете и глазам своим не верю, неужели это “Оно”, То самое, явилось?! И вот представьте, я тут же говорю Тамарочке моей, что бросаю всё преподавательское и ухожу в настоящую большую науку, в Государственную Академию Наук! А она спрашивает, мол, что опять “Приглашают”? Я говорю: “Да!”, и зачитываю вслух, что эта Академия действительно “Приглашает“, принять участие в конкурсе на замещение Заведующего кафедрой философии! Вздохнула моя Тамарочка и молвила, что она устала от моих бесконечных прожектов, ведь несерьёзно же провинциалу замахиваться на такое, всей страны победительство, да ещё “в настоящей” науке! И я сказал ей знаменитое мужье, что она права, и я с нею согласен! Но ведь было же подобное, ухмылялся молча, я ещё в Краснодаре, когда в очередной раз мы после работы обедали у моего отца, и в образовавшейся скучной паузе я объявляю, что меня приглашают посетить Болгарию! Отец ещё вспомнил, как он во время войны... А когда мы шли домой, Тамарочка спрашивает: ђ“Что это такое “в Болгарию?” Я говорю, что сегодня по радио сообщили о “приглашении...…”. На конкурс... Грустно оборвала она тогда моё “вечное фантазёрство”. Её соответствующий взгляд скрывала темнота. Но ведь победили же тогда и поехали, и ещё маленький сыночек наш Миша победил там со своей песенкой на “Песенном болгарском конкурсе”! Но то было всё в шутку. А сейчас — всерьёз! И вот теперь, как тогда, я и философию победил, занял среди конкурсантов первое место! Но судьба ведь — штука серьёзная, и вышло всё-таки не так. Выходим мы, значит, из этой Академии с конкурса всей группой, уже пожали друг другу руки, как задерживает меня один из конкурсантов, кстати занявший второе место и потому не прошедший. Хороший парень, он потом, кстати, тоже вернулся в педагогику, ещё несколько лет работал в МЭГУ, Валерий Алексеевич Чудинов. И говорит тогда он сбивчиво, что уже очень давно мечтает о большой науке и предлагает мне поменяться с ним. Он тогда отдаст мне свои две нынешние должности — штатную доцента-философа и ещё декана факультета культуры Московского Полиграфического института (МПИ). И выхлестнули наружу мои потаённые печали от расставания с педагогикой, до последней минуты удерживающие меня от разлуки с ней. Я накануне даже поделился ими с Валерием Алексеевичем, видимо, потому он и сделал мне это предложение. И я — не колеблясь сдался! Мы вернулись в Академию, проговорили там это обстоятельство и бегом в МПИ, к ректору. И тот, улыбчиво выслушав нас, недолго рассматривал мои учёные и режиссерские документы и дал своё Магическое “Добро”. И только дома моя Тамарочка долго не брала в толк логику моего поступка. По её выходило, что я “опять” сделал “что-то не так”. Но потом согласилась, поздравила меня. Это был мой последний решительный вуз. После него в Ветеринарной академии я ещё проработал из принципа только один год и вышел на пенсию. Буквально, пенсионером на один день: сегодня — “Вышел” (23.02.1991 года), а завтра (на пятый, если уж совсем точно) “Вошёл” в МЭГУ (01.03.1991 года). Но окончательно созданы “Авторизованная педагогика” и проектная модель будущего МЭГУ, были в МПИ! Итак, этап последний и решительный. Как же велико пёстрым оказался и этот мой вуз. Оформился я в МПИ в самом начале летних каникул, и значит преподавательских отпусков, когда учебные кафедры пустые и просто закрыты на два месяца. И вот иду я в первый свой день на такую “работу” и испытываю крутую неловкость от предстоящего, уму не постижимого, вынужденного, публичного безделья. Как я это переживу? Личные теоретические задумки здесь не в счёт. Прихожу, секретарь даёт мне ключ от моей новой кафедры, говорит, как к ней пройти. И... “Боже мой!”— невольно вырвалось у меня, когда я впервые вошёл в помещение тогдашней кафедры философии МПИ. Я был оскорблён и унижен её видом! Уродливо обшарпанным, стенами и потолком отвратительно серогрязными… А как же люди, работавшие здесь годами?! Они уже привыкли к этой убогости и не замечали её. Приходит в голову лихое решение: самому сделать здесь ремонт! Я уже имел кое-какой опыт, накануне отремонтировал свою домашнюю кухню. Тут же иду к ректору, спрашиваю разрешения. Тот как-то неловко смотрит на меня и говорит, что ремонт там не запланирован, и потому средств на это нет. А я говорю, что я — всё сам! Он развёл руками и сказал, что, наверное, можно. Но смогу ли я? Я признался про кухню. Он добро улыбнулся и сказал: “Ладно!” И тут пошло. Собрал доски и сколотил помост, ободрал старые побелку и краску, собрал ремонтный материл и инструменты, заодно и ручки-шпингалеты. Тут выясняется, что есть ещё одна, рядом расположенная кафедральная комната, там “Методический кабинет”! Ну так я и его, всё то же подготовительное и реализательное делаю и там, таскаю — перетаскиваю. Наконец, “Сам Ремонт”: замазываю щели в штукатурке, белю несколько раз, грунтую под краску, крашу, мою, привинчиваю “приборы”, опять мою, хожу канючу мебель поприличней, наконец случайно в магазине встреченную, так же за свои (!) средства покупаю и вывешиваю галерею портретов великих философов... Всё успел до 1-го сентября! Даже чуть раньше, к появлению изумлённых моих коллег-философов, принявших мои чудачества, и, не долго думая, включившихся в завершительные помои. Они сразу признали меня своим, а до того весь институт постоянно чередовался в дверях, рассматривая “Нового Дон-Кихота”! И тоже улыбался и почёсывал затылки насчёт того же, да у себя бы...… Пришла и Тамарочка, постояла, знатоком посмотрела и одобрила. А уже с первого сентября началась ещё большая карусель. Моя учебная нагрузка в МПИ включала все уже начитанные мною философские дисциплины, и потому проходившие буднично. Праздничным же стал новый мой авторский спецкурс “Теория и методы творчества”. С особым энтузиазмом читалась эстетика на “Художественно-графическом” — факультете Профессиональных Художников Книги! А её новый тогда раздел ТЭ — прекрасно воспринимался всеми “Технарями-издателями”, даже “экономистами”, с уже просыпавшимися инстинктами коммерческой её выгодности. Но это была только меньшая сторона моих служебных занятий. Несравненно большей был ФОП и др. Я, конечно, преемствовал нечто художественное — сценическое, но это был не мой бывший а-ля профессионализм и размах. По сути всё создавалось заново и получалось по-новому здорово, хорошая здесь оказалась публика. И пошли концерты институтские и внешние, смотры, фестивали, большие сводные студенческие хоры на праздниках молодёжи: я солист, пишу для них песни! Вечный их ведущий-конферансье. Одновременно мой ФОП увлекал меня и спасал от быстро давшей себя знать и здесь всё той же вездесущей педагогической рутины. Я буйствовал, сочинял всё новые художественные формы. Кстати, у меня появился “Второй голос” — студенческий ансамбль театра и песни под названием “Интермеццо”, сочинённый и руководимый моим сыном Мишей, студентом вышеупомянутого “худграфа”. С его собственными необузданными, вызывавшими у молодёжи дикий восторг, фортепианными экзерсисами в центре. Стало с кем соревноваться, а то и по чести принимать. Студент — ведь это Главный Персонаж! Приглашает меня Российский Министр образования и говорит: “У Вас в МПИ — ФОП хороший, напишите нам хорошую программу, как его так организовывать?!” Я написал книжечку про это, с ведома ректора издал и преподнёс её тираж родному Министерству. Оно похвалило ректора, и тот указал мне, что разрешает самостоятельно издавать, если что по ФОПу: ведь мы же Полиграфический институт, у нас своя большая печатная база! (А в типографиях уже полно моих студентов!) Я это пишу, чтобы хоть чуть-чуть представить, каково живётся и чем занимается среднестатистическому доценту, влюблённому в эстетическое подвижничество. Можно ещё и ещё приводить интересные свидетельства, ещё и с разбросом видов деятельности: — Я — председатель Общества Просветителей МПИ, сам почитываю лекции в округе; — Районный трибун праздничных шествий, которые всякий раз сначала проходили у районных трибун и далее через весь город выходили на Красную площадь. А я — трибунный диктор, глашатай. По просьбе этой районной администрации, оценившей на то мои речевые способности; — Представляю национальную Полиграфию на Первом в стране Фестивале славянской письменности имени Кирилла и Мефодия в Новгороде, публикую о том несколько статей в прессе; — Второй раз после войны еду в Севастополь — за набором студентов, с концертами на палубах военных кораблей. Посещаю драгоценные святыни... И всё это помимо или дополнительно к основной педагогической работе в МПИ и ещё в 4—5 местах по городу, по совместительству. Уставал, не высыпался. Ещё я делал так. У меня был портативный киноаппарат, который я брал на лекции и в их начале демонстрировал тематические кинофильмы. Так вот, на первых утренних занятиях я включал аппарат, а сам забирался в тень и под его шум, прямо в аудитории, брился электробритвой. Трудно, ради хлеба насущного. И было всё это интимной, теневой стороной трудящегося бытия. Но всё вместе этакое не означало вторичности, не умаляло главного дела, наоборот, было совсем далёким от того высокого, чего я страстно хотел, о чём непрерывно мечтал, зачем свою жизнь проживал. И вот он, рывок в Лично Выстраданное, Неведомое, в космос Моего Созидания Педагогического Нового! Прошедший тремя состояниями счастливого творческого озарения.

	Первое моё счастливое озарение Была ещё одна сторона моей фоповской в МПИ деятельности, о которой я до сих пор ничего не говорил, потому как бывшей всегдашней у меня, и я уже не придавал ей особого информационного значения. Бывшей теперь не иначе как само собой разумеющейся. Это — о моей сценической “Школе Человеческого Возвышения”, “Школе Счастья”! Моей отдушины и моей воли. Которую я вдохновенно вёл и здесь и так же искал возможности оплодотворить её восхитительными свойствами бытующую рутинную общеобразовательную педагогику. И сама мысль о чем вызывала неописуемый гнев её радетелей. И вот однажды меня самого посещает Счастье, счастливая мысль: а не есть ли проблема — проблем “обновления” этой удручающей “классической” поучающей школы не в исправлении её, а в полной ликвидации как таковой, и полной замене на новую — творческую, ту, которая как бы “по Станиславскому”?! Это уже не “эволюция” (что есть развитие содержания в пределах старой формы или наоборот), а полная замена того и другого — это уже “Революция”! Пусть простит мне великодушный Читатель, что я так долго задерживаюсь на этом эпизоде. На самом деле, в реальной жизни, на нём задерживается вся педагогическая рать уже более тысячи лет. Ведь как ей изменить, “предать”(!) опыт предков? Но подумайте, ведь предают только рабы рабов, свободные идут навстречу друг другу! Или вот, ведь недаром говорят, что Новое проходит тремя стадиями: первая — “Предательством”, вторая — “Скандалом”, и только третья — “Самим собой разумеющимся”. Но не сразу, а через 50—100 лет!!! Отвлеклись. Так вот эта самая моя тогдашняя мысль, видимо, для меня уже была второй фазой — “Скандальной” (“Предательскую “для себя я, слава Богу, уже преодолел). А Вам-то, Дорогой, Уважаемый Читатель, понятно, о чём ведётся речь? Не интересно, как в святой-то возраст детства полагаются розги, порка, на колени — на соль, двойки, вызовы родителей; кстати, не самим ли учителям нужно ставить двойки эти?! В просвещённой Англии лишь пару лет как запретили порку, физические наказания. А психические истязания? Остались и строжайше блюдятся на всей планете! Неужели непонятно, что эта (!) “школа” есть извечное зло? Что такая (!) “школа” — это самый грязный изжиток, из века в век формирующий в людях глубокое взаимное презрение. Как же серьёзно это заболевание нашей цивилизации. Недавно и у нас самих был некий акт протеста, в пору популярной песенки “Если бы парни...”, школьники-пугачевчинцы пели печальный её парафраз: “Если бы парни всей земли/Спички бы взяли, и школы все сожгли!..” А телевизионный ведущий на вопрос в парке играющему с пушкой подростку: “Вот на кого Ты бы сейчас её направил?”, получает, как тот с готовностью всему миру ответил: “На Школу”! И это только в отношении формальной её стороны. А другой её — глухой, отупляющей интеллектуальной непродуктивности, тем более не творческой растраты самых продуктивных наших лет?! И это лишь самые малые свидетельства образовательной бесплодности и изуверств старой поучающей школы и социального протеста учащегося в ней детства! Так вот эта самая “революционная” моя мысль была о неправомерности и невозможности исправления неотступного призрака авторитета ортодоксальной школы. А решение её — во смелое преодоление вечных компромиссов — абсолютная ликвидация её как таковой. Мысль верного, действительного освобождения от пут, на самом деле уже немощного пережитка — старой школы, которую я, как и все горе-новаторы, бесконечно пытался “обновить”! Но больше — Нет!!! Произошло наконец отрезвление магии её верности, только потому как бывшей “Извечной”! Ещё и с гигантской на то подтверждающей педагогикой, унижающей и истязающей ученика! Магии высокого авторитета всё знающего и всепреподающего Господина УЧИТЕЛЯ и всеподданнейше внимающего ему глупого раба — ученика! Таковым было Первое моё счастливое озарение, взрывное, предметное, возведшее к подвигу избавления от власти пережитка поучающей педагогики. Ведь в самом деле, для возведения нового сначала надо избавиться от старого, расчистить площадку. И вот я расстался со старой школой, по крайней мере в своих мыслях, в своих убеждениях. Наконец-то. Я — Свободен! Но теперь, о ужас, я впервые испытал новую, ещё большую проблему, настоящую собственную ответственность, за несостоятельность предложить нечто лучшее взамен. Действительно Настоящую Другую Хорошую Школу.

	Второе моё счастливое озарение Это было открытие основных определяющих принципов и форм новой творческой педагогики и новой авторизованной дидактики. Но! Мы уже промчались гонками по великим просёлочным трассам и вот уже вбегаем на стадион, и бежим по кругу! Но впереди ещё будет и финишная прямая! ...Я отлично понимал новаторство творческой театральной школы Станиславского. Но ведь не перенесешь же её как таковую из театра во всеобщую школу! Здесь были нужны некие новые и “драматургия” (новые методические тексты!), и “режиссура” (новая практическая дидактика!), универсальные для индивидуального образовательного творчества (жизненного поведенческого исполнительства!). И наитийному витийству здесь места уже не оставалось. Да, да, буквально, я понимал, что происходит. Это предстаёт непосредственно сам новый образовательный театрум, то есть университет самостоятельного творчества, и значит, я должен найти, создать эти ему нужные новые адекватные образовательные программы — “Пьесы”. Принципиально новую учебно-созидательную методическую литературу. Для практических дидактических операций содержащую некие проблемные образовательные тексты, для их самостоятельного учеником (как в театре артистом!) творческого решения (исполнения!). А педагог (как режиссёр!) здесь (в этом новом театре!) нужен не назидающий (из старого — догматический учитель!), а рецензирующий (новый паритетный дидакт!). То есть всё тот же “неверящий Станиславский”! В этом заключались необходимые и новая эвристически теоретическая педагогика, и новая авторизованная практическая образовательная дидактика! Теперь нужно было только их создать. Предстояло скрупулезное, по эвристическим крупицам сложение этого Нового, открытие и “материализация” этой, тогда эфемерной мечты универсального Станиславского. И начались долгие несчётные мучительные дни и недели думанья только об этом и невозможности от этого отвлечься. “Тыковых” (как говорят физики о “слепом” методе) размышлений, поисков “черной кошки в тёмной комнате”… Тщательные просмотры исторической педагогической литературы, чем в основном я и занимался, но подобных прецедентов или хотя бы приближений к ним, увы, не обнаруживал. Но как же восхищали первые, намеренно организованные исторические антиакадемические взрывы. Как и положено им быть, они происходят в творческих университетах — из государственной Академии художеств (1870 г.) выходят будущие великие “Передвижники”, а немногим раньше (1850—1860 гг.), рискуя прослыть вечными дилетантами, бойкотируют Консерваторию члены “Могучей кучки”! И те, и другие, свободные от проклассической академической рутины, совершают великий всемирный восход российского искусства и всей её культуры! Но это не было творческой революцией самой консервативной поучающей школы. Это — вопреки её таковой. Как же велики созидательные возможности творческого человека! И разумеется, они не ограничиваются только художественным приложением, художественным искусством. Её великому назначению служит любой предмет человеческого и природного бытия. И самое высокое — это творчески работать с самим “человеческим материалом”, вдохновенно руководить людьми! Без качества чего не может быть человек руководителем, даже если он окончил несколько ортодоксальных вузов, но хотя бы от природы не был талантлив творчески. Не может он быть несущим добро, ортодоксально соответствующим своему подипломному назначению — учителем, коммерсантом, офицером, министром... В несказанно большей мере социально ответственно, чем художником. Руководимые особенно не переносят рутины, на каждом этапе требуют новых гуманных и деловых решений. Иначе — это будет преступление. Вот почему правительства всех стран жёстко и безуспешно озабочены подбором “хороших” кадров! Их таких в условиях поучающей школы случайные единицы. Но всё это тогда хорошо мною понималось, лишь...… Вот как этого достигнуть средствами главного кадрового института — школьного образования?! Как последовательно обусловленного, творчески органичного воспитания и на том продуктивного образования! Осуществить в школе “от Бога даваемые” таланты, гениальность, инициативы...… Ещё тем самым школой дающего сокровенно личное — счастливое разумное самоосуществление! Но как этого достигнуть, ответа ещё долго не было. Пока не наступило моё дежурное очередное “И вдруг”! Я вспомнил, что такую проблемную (пьесовую) литературу, будущие КААИ (Книги академического авторизованного изложения), я уже давно сделал и применял, когда ещё аспирантом читал в Архитектурном! Там, для лучшести понимания философского предмета, я старался говорить на их “архитектурном” языке, я делал и свои объяснения, и задания для студентов в виде неких пространственно фигурных таблиц (проблемно целесообразных сооружений). И потому, что они, эти юные архитекторы, индивидуально творческие люди, профессионально любят всё сами делать, здесь же давал им и оригинальные (не учебники!) литературные источники по темам. Вот так. Всё оказалось предельно простым. Тогда я даже нашёл у себя пару тетрадей своих этих конструкций. И обрёл обычный свой мажорный оптимизм. Теперь, при новом на это взгляде, я понял, что такое же “ролевое” задание будет универсальным для самостоятельного творческого объяснения, даже научного открытия — абсолютно всех! Как в примере артиста у Станиславского, исключительно самостоятельно открывающего живой поведенческий мир человеческой драматургии! Своеобразная культура такой моей организации и подачи учебного материала, а также краткая суть этих “проблемных” конструкций и “домашних” к ним заданий для творческой образовательной проработки состояли в следующем. Разумеется, я могу отослать к множественной обстоятельно написанной об этом методической литературе, но это не облегчит Вам оперативную осведомлённость, повлечёт необязательную затрату Вашего времени. Уже потом, если это вызовет специальный интерес, Вы и заглянете туда. А здесь — только самая суть. Отправимся от мысли, что здоровое конструктивное мышление свойственно абсолютно всем. Его немудреные элементы и процедуры являют пространственный вариант и мысленной речи, и её буквенному и грамматическому воплощению, в значительной мере тоже всегда предметно-пространственных. А конструктивные (или “про”!..) занятия даже представляют некую забаву, взять те же кроссворды, чайнворды!.. А здесь мы сначала готовим для действительно творческого самостоятельного образования специальные, по каждой дисциплине, “учебники” — уже названные КААИ. Эти книги целиком состоят из постраничных разворотов, с левой и правой работными сторонами. Левая — для изложения табличного материала, а правая — для помещения проблемных вопросов-заданий и места для написания студентами собственных их решений. На табличной стороне мы пишем опорные причинные или следственные тезисы проблем, составляющих каждую академическую тему, обнимаем их графически в кружки-квадратики и соединяем линиями, указывая на взаимную связь. Иногда оставляем в этой связи разрывы-пустоты (лакуны). И всё это для того, чтобы на правой стороне разворота студенты в своих текстах сами находили заданные им следственные или причинные положения или заполняли отсутствующие тезисы-блоки в местах лакун. Здесь же помещаем для них и оригинальную библиографию первоисточников вопросов. В таком академическом укладе лекции тоже читаются, но лишь как установочные, межпроблемные (контрапунктные), авторские специальные и по их, студентов, заявкам. И вот на всё это, в авторизованных ответах студентов, Вы получаете удивительно верные, но и в высшей мере оригинальные, их собственные творческие решения! То есть Вы получаете не рабов устаревшей информации, а свободных творцов нового этапа её развития! И ещё, что уже просто феноменальное — это сообщаете им, студентам, органичные навыки творческой деятельности, которую они естественно, переносят на все деятельные формы своего бытия! Они иначе уже не могут. А излагая свои ответы в самих этих учебниках, они осуществляют тем самым их собственное соавторство! Правда, это уже получается не моя, а МЭГУ автобиография. Разумеется, тогда это ещё не была законченная методика систематического авторизованного изложения академического курса, на стол мне легли лишь экспромты по отдельным темам. Предстояло изучить их и превратить в систему. Нужно было заново, теперь уже всерьёз смоделировать этот интеллектуальный творческий процесс и сделать его последовательно продуктивным и разумно комфортным. К тому же сделать конструкции понятийно прозрачными для их объяснения, достройки и перестройки — “исправления” на собственный студенческий взгляд. Что и составляет мозаику начальной и далее типичной формы сложения и усложнения авторизованного развития познавательной деятельности, навыков и способности творчества, ещё и предметно конкретного. И так организуя работу одновременно по всем курсам учебного плана, делая авторизованным всё академическое пространство школы, вуза. А работая так, — стирается и оптимизируется интеллектуальная грань между учителем и его учеником. Стремительно культурно возрастающий студент уже профессионально, на равных, полемизирует с ним, самостоятельно выбирает позицию своего проблемного решения не только в отношении педагога, но и автора литературы, ему рекомендованной и самим разыщенной, то есть пишет и творит действительно научно и культурно состоятельное Свое Новое Знание! В итоге здесь возникают и складываются новые демократические педагогические отношения, новая прогрессивная образовательная культура. И этого факта оказалось достаточно, чтобы все мы, объятые авторизованной педагогической идеей, испытали настоящее человеческое счастье. А дальше гурьбой во множестве являлись факты от самых разных научных и практических сторон показывающих и разъясняющих явившееся чудо Новой Универсальной Творческой Школы! Но это уже было... Но самое удивительное, что действия этого настойчивого искания в подавляющем своём большинстве изначально восходили буквально из материального небытия, апеллировали лишь к мечте, то есть к реально отсутствующим аргументам доказательности. И уж тем более очевидной правомерности! Здесь даже дидактика милейшего К.С. Станиславского — всего лишь пример действительной могучести Мечты, Изобретательской Воли Человеческой! Невольно понимаешь и веришь, как же продуктивно велика изначальная роль убеждённого наития! Это не то что нам с Вами, теперь разговаривать перед лицом уже изобретенного и могуче действующего, из мечты родившегося, над Миром Солнцем восходящего МЭГУ!

	Третье моё счастливое озарение Озарение буквальное: зоревая россыпь явившихся предметов и объектов чудесного обоснования и развития создаваемой авторизованной школы, её начала начал — формирования новой авторизованной педагогической теории! Как и положено великому действу: “Зри в корень! Отыщи всему начала, и ты многое поймёшь”! Заветом незабвенного Козьмы Петровича Пруткова, а вместе с ним братьев Алексея и Владимира Жемчужниковых и Алексея Толстого! В самом общем виде это уже было направленное собирание фактических на то примеров и формулирование объективных констант теории новой школы и, разумеется, их строгая научная проверка. Но прежде всего, не придумывая их, а неким новым взглядом оценивая давно известные вещи и лишь на этом основании проду-цируя новые положения. И здесь для меня тоже потребовалась своя стратегия и тактика. Сначала нужно было всё-таки достроить новые мои авторизованные учебниковые формы и “запустить” их в реальный учебный процесс. И лишь затем, наблюдая происходящее, оценить его правду. Тем более в сравнении с бок о бок текущим ортодоксальным педпроцессом. Но этот мой разгорячённый интерес был остужен академическим руководством печально знаменитым “Нельзя”! Тогда я опять действую своим путём: мотивируя, что мне это нужно “для ФОПа”! И он выручил. На этом основании я подготовил и издал тогда первые свои КААИ — авторизованные учебники по философии, методологии и эстетике. Благо, имел от ректора памятное разрешение на собственное издательское распорядительство. Успел; едва вышли из печати эти учебники, того ректора повысили, и он ушёл из МПИ. Но первые занятия по схеме КААИ, введённые посредине классических, вызвали просто оторопь, студенты не были готовы к такой самодеятельности, а попросту к действительно серьёзной работе. Только вера моя, да ещё память, как лихо, с удовольствием работали некогда архитекторы... И перелом произошел: снова мои студенты заулыбались и стали “входить во вкус” ощущения своего выроста! А я хотел их всех расцеловать. Ведь суть-то этого “сладкого нового”, “авторизованного” педпроцесса заключалась в ещё неведомой свободе образовательного самовыражения учащегося. Так важного в жизни созидующего общества, как формирование его всеобеспечивающей самодеятельной способности. Но почему-то всячески воспрещаемого. Так почему же и в чём коренятся её, свободы, целомудрие и правомерность?!.. Видимо, основной (“коренной”!) вопрос новой авторизованной педагогической теории, из которого будут ветвиться все прочие её вопросы и формироваться ответы на них, это — “может ли студент рассчитывать на буквальную самостоятельность? С другой же стороны, состоятелен ли он на все положения учебниковой (в том числе и преподавательской!) науки, в отличие от устоявшихся, формулировать и высказывать принципиально свои, новые, серьёзно отличающиеся, но верные положения”?! И ведь когда ещё, в каких таких формах откровения совершается научный прогресс? Наконец, существует ли вообще, имеет ли право на существование уникальная мысль, культура? Иными словами, “насколько объективно двойствен, или даже многомерен познаваемый Мир? И насколько способна к уникальности его понимания и творчества личность человеческая”? Вот они, тезисы нами выявленных на это примеров, любопытных и доказательных фактов. В этом контексте передо мною был чистый лист. И вместе отчаянное понимание, насколько перед грядущим величием новой творческой педагогической науки будут ничтожно малы и банальны мои нынешние открытия. Но таков удел — разниться началу и продолжению. И ныне оно будет велико состоятельно своим “яйцеклеточным” зачатием этого прекрасного будущего: и этой науки, и её созидательной практики! А вместе, точно так, именно сейчас, эти установочные крохи истин определяюще жизненно важны. И опять только отдельные тезисы. Чтобы вместе с Вами, дорогой Читатель, увидеть, изумиться и порадоваться прекрасному богатству бытия Познавательного Творчества Человека! Вот они, наши откровения во взаимной обусловленности объективно множественного мира и субъективной способности его таким представлять. Отправимся от нашего любезного классика К.С. Станиславского: — Сценические роли, например, в пьесах У. Шекспира, Они Авторски Едины на Все Времена, как издательски неподвижные?.. — Но самое главное, драматическую их правду, бесконечно уникально авторизованно, творят все последующие новые поколения талантливых исполнителей! То есть, всё по-новому, уникально талантливо Они воспроизводят самих себя в шекспировских “предлагаемых обстоятельствах” (театр. терм.). Как точно так бесконечны и зрительские авторизованные, всё новые уникальности их личностного восприятия! Значит, они тоже имеют право на эту свою правду. И все вместе именно этим Они творят бесконечно новый прекрасный театр! Реальные объекты и их художники: — На многие века хранят Величественную Неподвижность Исторические Башни Московского Кремля... — Но взглянув на мольберты десятков авторизованно рисующих их художников, Вы увидите бесконечную череду уникального персонально-башенного разнообразия! И столь же и такие же зрительские..! Как в свою очередь и Историк будет культурно замеченный, если выдвинет своё авторизованное суждение, скажем, об их происхождении!…… Едины Конституционные Демократические Нормы Уголовного Кодекса... — Но в отношении одного и того же содеянного предосудительного поступка Прокурор всем личностным авторитетом устанавливает факт преступления и требует наказания, а Адвокат столь же авторитетно личностно строго аргументирует безвинность подсудимого! И точно так же авторизованно двоятся присяжные заседатели, зрители... Да и будет ли это действительная Демократия без Авторизованного Выбора?! Нами горячо опекаемая школа: — Учитель! Он, безусловно, высокоэрудированный, со всей добросовестностью глаголит Шекспировы, Исторические, туда же Демократические факты — неподвижности! Но ведь тоже, безусловно, им самим авторизованные, он тоже исполнен самоутверждения… — А как же ребёнок — ученик, тем более юноша — студент, неужто именно они, в доступной им образованности напрочь лишены своей авторизованной уникальности?! При формально-то провозглашаемой всемерности побуждения их к этому!? И вот наше просвещённое резюме: бесконечно мифичны истины в конечной, в том числе и учительской, инстанции. Да здравствует Бунтующий Творческий Познавательный Беспредел! Во множестве мы обсуждаем, описываем этот прекрасный феномен человеческого личностного значения, его творческого образовательного формирования. И всякий раз, при очередной постановке вопроса его методологической сути, объясняя, находим всё новые замечательные проявления. Вот и сейчас нам являются чудесные примеры: 1. Человек от природы настолько уникален и авторизован, что с безусловностью в каждых конкретных своих действиях главным он проявляет и тиражирует только себя! Например (мы совсем забыли!), как ни банально привлечение маленького ребёнка к написанию первой в его жизни буквы, например “А”! Но по мере того, как эта буква будет запечатляться на бумаге, в тот же миг и в той же мере её образ будет буквальным автопортретом этого ребёнка. Его уникальных, то есть никогда доселе и никогда в будущем не повторяющихся его особенных психики, зрения, мышечной и скелетной конституции и ещё бесконечного их перечня. А уж потом, когда все школы постараются наглухо стандартизировать его почерк, всё равно он навсегда сохранит себя в нём и по необходимости будет считываться таковым. 2. Авторизованные мышление и образование есть, соответственно, высшие психические и интеллектуальные институты личности. Но, безусловно, органически надстраиваемые над всем тем, что спонтанно формируется и выражается уже в почерке, только в ещё большей степени коррелируемые уникальными мыслительными, жизнеопытными образами диалектико-категориальных значений: общего и единичного, причинного и следственного, рационального и нет и так далее. Задумаемся и попробуем сформулировать (теперь уже наше авторизованное!): каковым надлежит быть школьному образованию, неужто копирующим некие ныне модные, но догматические по сути истины и их формальные проявления? Ясно, что это абсурд. Но современная проклассическая поучающая школа именно так и поступает! А как же авторизованная школа? Она — в прямом соответствии с закономерностью детского рождения буквы! Прежде всего здесь современное знание предлагается проблемно, характеризовать которое и объяснять его диалектику Осуществляет Сам Учащийся, Студент. А завершая вопрос, раздел, курс — формулировать Своё его Новое значение и представление. А в это время реальные занятия по КААИ становятся человеческой радостью для всех моих студентов и счастьем для меня! Но всё это происходило совсем не просто. Ведь до этого начального преподавательского опыта собственно ныне понимаемой авторизованной школы ещё не было, даже отдельных её практических элементов, одни идеи! Действительно великим открытием для создания подлинного авторизованного, глубоко организованного самостоятельного образования, явилась система “властвующего” над книгой авторизованного чтения. Я тогда же в МПИ и опубликовал его. В той для Министерства книжечке. Халаджан Н.Н. Учебные программы основных общественных профессий. — М., 1986. Речь здесь ведётся о рабочем аналитическом чтении так называемой научной литературы, либо о столь же рабочем отношении и к художественной книге, если она становится объектом аналитического изучения каких-либо системных знаний. Это не увлечённое “от корки до корки” прочтение авторского текста, с деланием случайных пометок на какой-либо памятно существенный случай. Наоборот, здесь “главным” становится автор-читатель! Он и подчиняет первоавторский текст своей целесообразной воле. Отсюда и название такому чтению — “Авторизованное”! Оно высоко организованное, отлично достигает свои аналитические цели. Кратко представим его поэтапную структуру, и нас увлечёт творческая свобода и оперативность такой читательской работы. Оно имеет четыре этапных вида, одно название которых формирует их успешное целевое от читателя осуществление: просмотровое, ознакомительное, поисковое и изучающее чтение. И на всех этих видовых этапах совершенно очевиден авторизованный творчески образующийся читатель! И школа эта потому характеризуется “Авторизованной”! Отсюда ясна и вся природа высокой продуктивности такого авторизованного образования. Имея главным критерием целевую и организующую учебную программу, авторизованный учащийся действительно активен выбирая и продуцируя адекватное его собственным интересу содержания и языку, стилю мышления, что рождает собственное, действительно новое и оригинальное знание. Образование его действительно становится исследовательской работой. А заново изученная им научная суть литературных первоисточников, безусловно не только глубоко и органично обучает его самого, но и прибавляет крупицы всеобщему знанию, обновляет и его. Безусловно делает необходимым создание научной теории авторизованной педагогики. А оригинальность такого ученического чтения, и на его основе формирующееся собственное феноменальное познание, также определяет целесообразность и соответствующей его философской теории — феноменологии авторизованного образования. И далее из удивительных фактов многих десятков частных наблюдений слагаются в целое и усложняются все ныне составляющие моей Авторизованной школы. Целеустремлённой к таким образовательным ценностям, как всёвозрастающее личным интересом самововлечение учащегося в активный творческий познавательный процесс. И значит наличествующих в ней особых на то дидактических средств, организующих авторизованное образование как “младопрофессиональную”, но вседоступно продуктивную творческую работу, по всем составляющим как реальное все более углубляемое самостоятельное научное исследование. И где адекватными учительскими стратегией и тактикой сохраняются только выдвижение познавательных идей и составление программ “учениковых” соискательских действий. Ещё рекомендации библиографии тематических литературных источников. А всё надлежащее познавательное исследование, работу с первоисточниками, и формулирование своих собственных новых концепций знаний — совершает учащийся исключительно САМ! Разумеется, это не стихийная деятельность, даже с “добрыми советами” классической школы учительства. Нет, со старым поучительством здесь закончено. Здесь создаются методически новые академические средства (“Учебники” для авторизованного обучения!) — Книги Академического Авторизованного Изложения /КААИ. И уже в них помещаются специальные наставляющие средства для организации искомого авторизованного, по сути научного самообразования. И вот в самом кратце подобно озадачивающая, одна из двух — “правая” страница нам уже известного рабочего “разворота” КААИ. Он предметен по всем дисциплинам Учебного Плана. “Левые” его ”монографические” страницы, излагают действующую ситуацию очередной академической проблемы. А на “правой” — “задачниковой” странице, называются всегда только три рабочих вопроса, для раскрытия “левых” неизвестностей. С обязательным указанием нескольких авторитетных в этой области литературных источников. Сами вопросы строятся вот по такой схеме. Первый, предлагающий “Дать собственное определение проблем учебно-актуализованного тематического объекта”. Второй — “Выразить своё мнение правомерности выдвинутых логики и средств решения данной проблемы”. Третий — “Сформулировать своё собственное соотносительное определение, решающее суть данного проблемного вопроса!” И все ответы на показанные вопросы студент приводит с указанием использованных им источников. Мы не будем развёртывать здесь дискуссии об образовательной состоятельности такой “авторизованной” педагогики. На Ваше усмотрение приведу только ранее сделанное мною аналитическое описание итогового квалификационного константа прошедшего авторизованное обучение, целиком вкладываемое ныне в “Паспорт Выдающейся образованности Выпускника МЭГУ”. Итак, смотрим Титульную страницу названного Паспорта, и Методический Вкладыш к нему. Чем ещё больше вовлекаемся в непорочную инверсию моей истории. Ещё и ещё раз обратим внимание на чрезвычайно высокие качества авторизованного образования, его процессуальных и результативных состояний — органичности, комфорта, продуктивности, фундаментальности, нравственности, ускоренности, экономичности... Естественно, что избыточность этих качеств в высшей мере позитивно формирует профессиональную и общую образованность студента такой школы, и в ещё лучшем качестве делает его жизнеспособным, творчески активным, оптимистичным. А общая информационная избыточность позволила МЭГУ на едином универсальном научном фундаменте формировать для каждого студента в едином образовательном цикле три (!) разнообразных высших гуманитарных квалификаций. То есть, при подготовке по свободной, им самим избранной отраслевой гуманитарной квалификации (учителя, юриста, экономиста...), ещё обеспечивает ему и обязательную Конституционную квалификацию “Государственного и Муниципального управления”. Чтобы квалифицированно избирать Руководящие Органы Власти и Самому надлежаще исполнять эти обязанности, будучи самим избранным в таковые Органы. Точно так же и на том же основании неотрывно формируется третья обязательная “Социально-просветительская” квалификация каждого выпускаемого в МЭГУ гуманитария. На избыточном общенаучном фундаменте ещё осваивающего классические психолого-педагогические и новые социально-авторизованные дисциплины. В частности, это потребовало создания в МЭГУ специальной фундаментальной кафедры “Философии и психологии творчества”. И всё это вместе благополучно достигается за три академических года с образовательными показателями, на несколько порядков превышающими выпускные качества адекватных классических отраслевых вузов. Например, к заключительной аттестации в МЭГУ лицо допускается только на основании Патентом защищённых его собственных новаций... И лишь потому, что МЭГУ есть негосударственное учебное заведение, оно — платное для учащихся. Но эту плату, в сравнении с другими вузами уменьшенную в несколько раз, МЭГУ взимает только за одно, только за избранное самим абитуриентом отраслевое образование! А ещё два параллельные — даются ему бесплатно. И согласно высшей координации всех трёх получаемых образований, аттестация выпускников МЭГУ в каждом лице удостоверяется Тремя Международного Государственного Образца Дипломами о Высшем Образовании! Ныне, в середине 2003 года, к моменту этого нашего жизнеописания, только Московский Центр Международной Системы МЭГУ окончили более 10000 человек.

	Возвращение в хронологию ...Отвлеклись Делами. А мы ведь пишем Автобиографию. Но мы увлеклись масштабными событиями, тем более удачными. И как же много между ними было будничного, серого, даже непроходимого. Действительно, если в жизни есть увлечение, тем более яркое, сильное, оно неотрывно вплетается в ткань жизненного биографического потока. И уже не отличишь, где событие твоё бытийное, даже серьёзное, а где увиденное со стороны или измысленное, тем более сотворённое тобой, но касающееся твоего увлечения, воплощения твоей мечты. Словно другой, в то же время Самостоятельной Биографии этой твоей Мечты! И вот получается, что жизни у тебя оказывается две. Потому и пишу, сбиваясь то на одну из них, то на другую. 1. Жизнь Мечты: дальнейшие разные мои наблюдения Действительно, отдавшись своей мечте, я продолжал искать и удивляться чудесным её проявлениям. И вот опять пишу только самые существенные краткости, уже последние об этом тезисы. Столь же честные и частные, ближние и “сторонние” мои наблюдения. И всё как в жизни, в её Броуновском беспорядке. Беглый огляд пробежавшей моей школьной истории, без которого, наверное, она будет недостаточно полной. Естественно, я был вполне самокритичен, испытывая разные сомнения, и когда её создавал и, в ещё большей мере, когда защищал, отстаивая самые принципы необходимости обновления школы. И вот, например, это ли не факты, бальзам на мои раны! Уже тогда, на ранних стадиях поисков основания и оправдания моего школьного подвижничества! Классическое свидетельство о пустоте и бездарности классической поучающей школы, даже высших её состояний, каковым наверняка был Пушкинский Лицей! И с какой всепланетной грустью резюмирует её пустой образовательный продукт сам Александр Сергеевич и со стороны себя — ученика, и со стороны школы: “Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь...”… И это — классика на классику! Но ещё раньше, помните, Джованни Пико Делла Мирандола (15-е столетие!) в своей “Речи о достоинстве человека” открыто предлагает полностью отказаться от классической поучающей школы. И уже совсем в седой Древности с горечью указывал совершенно методическое патриарх современной классической школы Луций Сенека, что “поучением ничему хорошему не научишь”! И я вдохновлялся и говорил себе, что настоящая непоучающая школа не только совместима с жизнью человеческой, но и реально возможна, как возвышающая эту жизнь, наполняющая её высоким личностным созидательным смыслом, и потому насущно общественно необходима! И уже на этом человеческом излёте будут действительно способны проявляться и прекрасные идеи эстетического бытия человечества, уже давно ставшие доброй государственной и планетарной проблемой. И демократически-перестроечный социальный прогресс, позитивные экономический статус и облик людей. Именно в действительности совершаемые этими свободно образованными людьми, их творческой способностью и активностью обретут реальность благие намерения известного “Международного Пакта об экономических, социальных и культурных правах человека”. Для каждого конкретно, его же собственными деяниями! Но и всё дальнейшее происходящее, школьно-практическое, также делилось на две проблемные стороны: методическую и собственно практическую, организующую. Не могло обойтись без болезненного следствия — отрицающей реакции со стороны учительства старой школы, традиционно обходящего, если не подавляющего, личную инициативу ученика. Например, варварским авторитарным поучением, обернувшимся множеством социальных бедствий, в частности массовыми — холопьим нетворческим мышлением и даже антиобразовательной дислексией. А в итоге извечное шутовство великое: три всемирных ходульных разоблачающих образа, в том числе в детской сатире и массовом сарказме — над этой угнетающей поучающей школой и её уроками и экзаменами, её “добрыми” в своей деспотии учителями и юродивыми учениками. Позором заполнивших всю литературу, театр, эстраду. Оставляя равнодушными лишь взирающих на это самих учителей...… Недаром потом, уже публично представляя Новую школу, я триумфально напишу в заголовке моего “Манифеста Авторизованного Образования”, что Классическая Школа, сколько она существует, учит неверно: не тому и не так! Но тогда, в МПИ, в самом начале поиска оснований и построения нового органичного способа обучения, теории собственно авторизованной школы, естественно, ещё не существовало. И практический её эксперимент тоже не состоялся, но не по вине методически ущербного начала, его просто оборвало начальство (только сейчас заметил: слово-то к Началам склоняется, а Оно — видите как!). Да и воистину правда: ”Лиха беда — Начало”! Однако и потом, создавая целиком авторизованно конституциированный университет, МЭГУ, мы тоже ещё не знали обо всех его будущих образовательных доблестях, в этом смысле он тоже был целиком экспериментальным. Только через три года по его открытии мы осознали и сформулировали это великолепие. И когда по столь знаменательным итогам создали соответствующий документ — “Паспорт выдающейся образованности”, мы вписали в него этот вышепоказанный текст. Думается, чтобы должной яркостью это вошло в наше сознание, его нужно множественно повторять, хотя бы самое главное. Особо подчёркивая, что мы сознательно ориентировались на множество рационализаций. И совсем не в последнюю очередь таких социальных ценностей, как затраты времени и стоимостей на организацию во всех отношениях содержательно богатое образование, комфортно достигаемое всего за три академических года. А ещё больше, достигающее высшую духовную вовлечённость в познание личности учащегося, испытывающего в таком обучении свою высокую дееспособность и социальную значительность! Глубокую нравственную самооценку. И конечно же, удовольствие и счастье. И лишь десятую часть мировой сравнительной финансовой его стоимости, в том числе адекватной оплаты за него студентами. И ещё создание уникальных форм нового знания, как выше мы отметили, “пусть даже для одной персоны”! И уже наивысшая органика широкой социальной развёрнутости трёх законченных квалификаций в одной интеллектуальной личности кадров нового тысячелетия!.. 2. Жизнь Моя Собственная: те новые и последние мои приключения Этот наш краткий заключительный рассказ мы приводим с целью представить собственно биографическую сторону моего существования до открытия МЭГУ. Точнее, проведённой за созданием его. Почему и настолько слитной с ним. А всего другого, оглядываясь, как будто и не существовало, так значительна наша жизнь именно делами нашими. Проходили эти предмэговские события всего 5—6 лет и непосредственно активизируются уже на работе в МПИ. Итак, я его преподавателем философии и деканом ФОПа, начинаю непосредственные действия по формированию авторизованной педагогики. Действия эти совершаются мною неофициально, даже тайно, под эфемерным прикрытием “общественной целесообразности” для студентов ФОПа. Естественно, что я из благородных побуждений педагогического новаторства сначала заговорил об этом с начальством, но сразу же получил грозный и категорический отказ. Причём такой резкий, что я не успел даже высказать ему предмет и суть моих новаций. И они остались для них до поры неизвестными. Поэтому мне и удалось его всё-таки вести. Хотя всё равно тайна была зыбкой, каждую минуту могло быть разоблачение, ведь экспериментировал я на общих программных дисциплинах курса философии, по предметам — собственно философии, методологии и эстетике. Вы помните, что я уже сочинил и издал для этого пробу специальных учебников, прообраз нынешних КААИ и ПААИ, и издал их типографски. Так что мой изобретательский эксперимент уже шёл “полным ходом”! Думается, что дальнейшее происходящее будет нелишним примером, в плане морали молодым новаторам, чтоб прозорливее были насчёт изобретательской самообороны. И вот буквально кипящая хроника настоящих сражений за счастливое сво-бодное образование! Как говорится, “до поры” мой авторизованный эксперимент в МПИ развивался, многие мои друзья — преподаватели, которым я особенно доверял,— были посвящены в него, поощряли, проникались решениями, давали интересные советы. Благополучный почин синтетизма оттеатральной и отаспирантской педагогической методики самотворчества вдохновлял всех их. Само массовое преподавательство испытывает глубокое профессиональное разочарование авторитарной догматической дидактикой. Когда же об авторизованном эксперименте узнали на моей кафедре, то здесь разразился совершенно неподобный мудрствующим философам, истерический скандал. И по всему институту прокатилось старообрядческое их амбициозное: “Как?!” И все они дружно постановили: “Исключить!” Точно так же отреагировало и вузовское начальство, с подачи философов узнав об этом моём соискании! Впрочем, не было ничего нового: “с работы — снять!, поставить вопрос вообще о лишении меня преподавательства, а “самиздат” — литературу КААИ сжечь!, высчитав с меня стоимость её издания!.. Но ограничились строгим выговором. Особенно буйствовало методическое руководство, оно “авторитетно” категорически высказалось против этих новых моих творческих методов. За его внешней педагогической вычурностью на самом деле была банальная антиметодичность, вредная агрессивная пустота. Надо сказать, что это происходило с молчаливого согласия и тех, кто по крайней мере понимал необходимость методического обновления. Это моё служебное ”Дело” поругания приходит на утверждение в районный исполком, членом которого я являлся, где все обрушенные на меня пристрастия заменятся тем самым “Строгим выговором”, который при “хорошем моём поведении” вузом снимается через год. (А мне всего два года до пенсии!) И ровно по истечении наказного срока, в тот же день, я увольняюсь из МПИ и ухожу куда глаза глядят. (До пенсии уже год оставался!). И мне опять повезло: глаза привели на кафедру философии святейшей Ветеринарной Академии и ещё, разумеется, на деканство её факультета культуры. Конечно, и этот год пролетел интересно и весело, опять были вороха событий разных. Но дальше, как Вы уже знаете, навстречу провозглашённой демократии, день в день, я выхожу из МВА и Вхожу в Открытие МЭГУ! И ещё увожу с собой на его созидание более двадцати талантливейших учёных-педагогов...… И свои припрятанные, мною хорошо оплаченные, учебники, про КААИ, кстати таблично хорошо оформленные художником В.И. Шаховым. Да, именно в “Ветеринарке” я впервые обрёл замечательных и надёжных друзей-соратников, которые поверили в авторизованную школу, чем ещё больше поддержали меня, и пошли со мною создавать МЭГУ. Многие по сей день здесь. Это: Абрамов Вячеслав Константинович, Голота Андрей Иванович, Догадаева Маргарита Лолиевна, Лаврухина Людмила Васильевна, Левин Эммануэль Абрамович, Смирнов Лолий Васильевич, Смирнова Валентина Владимировна, Соболев Сергей Сергеевич, Шавыкина Татьяна Леонидовна….. И самый замечательный из них, бывший в Ветеринарке моим заведующим кафедрой философии, дорогой Андрей Иванович Голота. Он уже умер, Его Именем названа Академия философии МЭГУ. И ещё удивительный эпизод. Это на самом деле слово в слово так всё и было. Идём как-то мы с коллегой из Полиграфического института, и он, зная о моих “напрасных стараниях”, говорит: “Да брось ты эту свою дразнящую их затею, и тебе сразу всё простят и забудут! А я, витая где-то в облаках, на это говорю ему нечто вещее: “Да, скорее всего так и будет. А вот если бы у нас по настоящему было демократическое общество, я б обязательно сам открыл новый, авторизованный университет. Прекрасный!..” Работая с этим нашем мирским текстом, я часто думаю над вопросом, не перегружаю ли я его рассуждениями о педагогической науке, преподавательской методике. Правомерно ли здесь такое? И знаете, какая мне пришла замечательная, хотя, возможно, и не оригинальная мысль, — наверное, правомерно! Рассудим вместе: если существует замечательный жанр научной фантастики, то почему не быть и научной мемуаристике?! И вот, наконец, точкунесущее собственно автобиографическое резюме! Начнём с примера моего восторга жизнью и людьми, справедливость которых всё-таки торжествует, но пополам с разочарованностью в них. Это происходило уже в МЭГУ, целая своеобразная микроэпопея. Приезжает как-то в МЭГУ симпатичный молодой человек, находит меня и сразу без обиняков представляет себя открывающим образовательное патентное бюро. И заявляет, что с большим интересом изучил моё изобретение авторизованной педагогики, разумеется, сам он хорошего знания всего фронта современных педагогических новаций. Он предлагает немедленно запатентовать “АП” (он тут же сформулировал и употребил эту аббревиатуру!), так как “это не только личное дело, но ещё и национальный престиж”! И я, конечно, даю “Добро”, восхищаюсь: “Наконец-то!, ведь это уже общественное признание моего АП!” Исписываю затребованные вороха объяснений, обоснований, даже книжку специально на то издаю (смотрите моё “Авторизованное образование”!). И получаю сразу Три Патента, в этом открытом тогда “Педпатенте”! Изобретение АП было разделено на три состояния — “Метод АП”, его “Методологическая Формула”, и “АП как Педагогический Процесс”. И соответственно три их номера: 101, 102, 103! За первостоящей цифрой 100 были объяты все возможные до нашего столетия педновации. А изобретение АП, мол, самое значительное в Новом времени, оно по достоинству и открывает его 101-м и далее! Наверное, это естественно, что я опять до слёз был счастлив!.. Но прошло совсем немного времени, и мы получаем трагическое известие о гибели этого симпатичного руководителя новоявленного “Педпатента”. А ещё через пару месяцев к нам приходят люди в полицейской форме, предъявляют Письмо из “Роспатента”, указывающее на юридическую несостоятельность нам выданных Патентов, и аннулируют их. При этом они основываются Статусом некоей “Парижской Инновационной Конвенции”! А люди в форме за “незаконное” пользование этими Патентами штрафуют нас на полтора миллиона рублей, то есть отбирают всё нами накопленное на приобретение “Университетского Дома”, о чём уже велись переговоры с Государством! В отношении утраты Патентов я был бесконечно удручён. Но Сын мой Миша взялся за восстановление справедливости и написал более ста писем-запросов во все цивилизованные страны Мира. С единой просьбой: получить у них Патент на АП, запатентовать его! На это своё обращение он получил всего только один ответ, из Ливана. И этот ответ был положительный! Объединив значения прошлых трёх, он и получает там, в Бейруте этот вожделенный Патент на АП: Ливанский, Государственный, прямо в его тексте удовлетворявший Положениям всё той же “Парижской Изобретательской Конвенции”, тоже аппелируя к которой, у себя дома, в России... Но уже по мере распространения слухов о высоких методических достижениях МЭГУ потянулись к нам со всей России инициативные педоткрыватели школьного предпринимательства, и десятками стали образовываться так называемые “Филиалы” МЭГУ. МЭГУ-то был одним из самых первых “Негосударственных”! И очень скоро стали открываться наши филиалы ещё и в “Ближнем” и “Дальнем” зарубежье, все вместе положившие начало формированию “Российской” и “Международной” академической “Системы МЭГУ”! В которой сейчас “разнозарубежных” стран уже Семь, а вместе с нами, с Россией, это — “Восьмизвёздный” Наш Университет! Неописумо вульгарное понимание социального содержания и назначения образования ныне ещё провозглашает даже всемирно курирующее его ЮНЕСКО в столь значительном “Докладе Международной Комиссии по образованию для ХХI века”. В нём настойчиво смакуются такие перлы невежества, как “разумно” сокращать его, перед “перегруженными школьными программами”, с одной стороны, и “превращать его в пожизненное”, с другой... Не случайно уже первое, программное выступление — доклад Жака Делора, Председателя Комиссии, — именуется “Образование: необходимая утопия”!* Очевидно, что в отношении образовательного опыта МЭГУ идеи этого Доклада устарели на целое тысячелетие! ЮНЕСКО уже известен опыт МЭГУ, но оно никак не реагирует на него, молчит. И вот, судите сами: ведь это происходит сегодня, когда весь посвещённый Мир рукоплещет Авторизованному МЭГУ! Очевидно, что создание МЭГУ, некоей печатью, восходит и от жажды собственного моего, всей жизнью не удовлетворённого образования. Отчего и строю, и достраиваю я его бесконечно, и это всё искреннее, но потаённое моё “автоспасение”. Ещё и по недостающей личному моему осознанному активу — автопродуктивной образовательной методики. Празднику, с написанием которой, а с запрещением — и горечью остужения, — всей этой хлопотной жизни моей. Ведь наша личная и общественная жизнь, это неразделимое и непрерывное пребывание в противоречивом космосе созидания. И, вот теперь, о сладостные моим ушам, моему сердцу: явившиеся на миру “Демократия” и “Перестройка”! Наконец-то! А я думал что это сказки! Когда я их услышал, ещё и настолько громко по всем каналам вещания, в моём сознании восходило солнце. Наступал, открывался реальный, новый, мэговский этап моей жизни, может быть самый главный! И всяческие мои мэговские рефлексии — сентиментальные, интимно откровенные, сладкие моей исстрадавшейся душе, — вновь вспыхнули... Мечта о счастливой школе воплощена всей жизнью моей. А это, как видите, МЭГУ — это моя настоящая, всамделишная автобиографическая школа и наука: авторизованные педагогика и дидактика! Всей жизнью тканные! Обучающие Свободе! В них я воспроизвёл свою собственную биографию, Свою Личную Школу! Таков он мой складывался “прошкольный” modus vivendi (латин.) образ жизни! Меня всегда преследовала мысль, что без необходимого фундаментального образования страдаю не один я, а всё человечество. В систематической науке я тоже шёл большими зигзагами. Сначала я побывал в двух аспирантурах — в институтах “Культуры”, с темой Истории Кубанского казачества, и в “Технической эстетики”, с темой Эстетики ароматов. Но обе они показались мне недостаточными, и я тогда пошёл в философскую, с темой теории дизайна, аспирантуру Московского госуниверситета (МГУ)! Это последнее было моей жизненной удачей. Уже ушли Наши с Тамарой Михайловной Родители. И Дети наши уже выросли, что-то успели заметное сделать. Доченька Людмила — заново возродила в Краснодаре некогда открытый мною Авторизованный Филиал. А старший Сын её, наш Внучёк Николай — в свои 27 лет защитил Кандидатскую Диссертацию по Педагогике. Средней Общеобразовательной Школой сейчас Директорствует! Ещё, со своей юной женою Ирочкою, подарили нам Правнучка Нашего — Станислава! Готовится к подвигам и Младшая Дочка Дочкина, наша Внучка Виктория, ныне Она сразу на двух факультетах заканчивает Мамин Университет! А младшенький Наш Сынок Михаил, — учёный, Действительный Член двух Мировых Академий наук. Печальной своей Музыкой Православного Христианина, “Реквиемом”, Он обратился к Миру на Страшное Одиннадцатое Сентября. И во славную память тогда же, в Нью-Йорке, разрушенного Старейшего Православного Храма. Мишин Сын, наш Внук Герард — пошёл по стопам учёного Отца; уже снискал авторитет как высококлассный электронщик. А я, бесконечно влюбленный в свою Семью, сам, постоянно сверяю себя с Моей Мамой. “Ах Мама, Маменька!..” Перефразируем известную песенку юных (а эта моя исповедь обращена к юным!): “Вот и стали мы на Век взрослей”! * Доклад Международной комиссии по образованию для ХХI века. — Издательство ЮНЕСКО, 1996. — С.9.

	Моя шестая война Следующие десять лет самой красивой и самой трудной моей жизни — это создание Московского Экстерного Гуманитарного Университета* Авторизованного, высокоинтеллектуально продуктивного, трижды едино квалифицирующего “ТРИГРДАНДПЕДИУМА”: раскрепощающе вдохновенно дающего каждому своему студенту — выпускнику самостоятельно одновременные — ОСНОВОПОЛАГАЮЩЕЕ КОНСТИТУЦИОННОЕ (“Государственное управление”), ИЗБРАННОЕ ОТРАСЛЕВОЕ (из перечня семи основных отраслей гуманитарных квалификаций) и УНИВЕРСАЛЬНОЕ ПРОСВЕТИТЕЛЬСКОЕ — выдающиеся высшие гуманитарные образования, за три одновременно осуществляемых академических года. Как реальное воплощение лучезарной мечты достойной и красивой Жизни Человеческой! Образования увлекательно интересного, без тени насилия, всеми средствами и формами демократического, эстетически впечатляющего!.. Адекватно мандатно обеспечиваемым Международными Дипломами получаемых квалификаций, а также Паспортом выдающейся образованности, Патентом авторского права на креативы Дипломной работы, учёную степень Магистра, и Мандатом на международное гуманитарное просветительство. Как воплощение этакой личной моей образовательной жизни и мечты. Спасибо Вам, горячо уважаемый Читатель! И Вам Удачи, Начинающий АвтоБытоПисатель! Post skriptum:** Естественно, что ныне нужно бы продолжить рассказ историей моих с женой детей, внуков, правнука. Но это, видимо, будет уже другой прекрасный рассказ, который с полным правом напишут наши потомки сами. И продолжат хорошую традицию! * О его авторизованной методике и принципах продуктивной организации, а также динамике внутренне-го прогресса и распространённости во вселенной, и самом главном — о его замечательных ученых преподавателях и тысячах талантливых студентах и выпускниках, написаны уже сотни публикаций. Смотрите Академический каталог МЭГУ. — М.: Акад. изд-во МЭГУ, 1995. А также журнал “Вестник МЭГУ” и газету МЭГУ “Интеллигент” за 1994 год. ** Высшей интеллектуальности в оценках американского “Эйкью”: от 120 его единиц!

	ОГЛАВЛЕНИЕ Академическое предисловие Часть первая. Судьбы человеческие, ставшие моими родственными “корнями”: РОДИТЕЛИ ПО ОТЦОВСКОЙ И МАТЕРИНСКОЙ ЛИНИИ 1. Мои Бабушки и Дедушки 2. Мои Папа и Мама 3. Война Часть вторая. Я — собственной персоной: ОТ ШКОЛЬНИКА ДО УЧИТЕЛЯ — ОДНА ВОЙНА Краткая творческая биография Николая Николаевича Халаджана Первая моя послевоенная война Вторая моя послевоенная война Моя третья война после войны Четвёртая моя война после войны Пятая моя война после войны Ступень первая: Всё сразу! Ступень вторая: Молодость — это тридцать романтических лет Ступень третья: Эстетическая революция Ступень четвёртая: Учёный муж Ступень пятая: Невольник Победы Первое моё счастливое озарение Второе моё счастливое озарение Третье моё счастливое озарение Титульная страница Паспорта Выпускника МЭГУ Методический Вкладыш к Паспорту Выпускника МЭГУ Комментарии к выпускной аттестации в МЭГУ 1. Жизнь Мечты: дальнейшие разные мои наблюдения 2. Жизнь Моя Собственная: те новые и последние мои приключения Моя Шестая война. Следующие десять лет самой красивой и самой трудной моей жизни — это создание Московского Экстерного гуманитарного университета Post skriptum ХАЛАДЖАН Николай Николаевич Кандидат философских наук, доктор педагогических наук, академик, Президент Московского Экстерного гуманитарного университета и Международной Академии авторизованного образования, Действительный член Нью-Йоркской Академии наук (США). Научное направление - философия и методология познания; основатель школы авторизованного образования. Автор патентов МЭГУ и более 300 научных и методических работ ЛИТЕРАТУРНЫЙ АВТОПОРТРЕТ ФАМИЛЬНАЯ АВТОБИОГРАФИЯ АКАДЕМИКА Н.Н. ХАЛАДЖАНА

Халаджан Николай Николаевич

Главное меню Энциклопедии