К расследованию обстоятельств неизвестных сторон жизни доктора Карла Густава Юнга я приступил после неожиданной для себя первой и в высшей степени драматичной встречи с Зигмундом Фрейдом в Лондоне в 1931 году.
Причины, заставившие Фрейда заинтересоваться моей рукописью (опубликованной впоследствии под заголовком «По следам полтергейста», Нью-Йорк, 1958г.) стали ясны лишь после выхода в 1957 году третьего тома книги Эрнста Джонса «Жизнь и работа Зигмунда Фрейда». Здесь в главе, посвящённой оккультизму, Джонс вкратце упоминает об инциденте 25 марта 1909 года, когда Юнг во время своего первого визита к Фрейду «продемонстрировал способность искусственно вызывать полтергейст, заставляя предметы с грохотом передвигаться по поверхности мебели».
Джонс заподозрил, что между этой первой встречей (описывая которую он применил, разумеется, неверный термин) и письменными комментариями Фрейда к моей рукописи существует какая-то связь – потому и перепечатал мою работу в собственном переводе. Однако в письме Юнгу Фрейд об этой демонстрации упоминает лишь вкратце; кстати, письмо это было отправлено не сразу, как утверждает Джонс, а три недели спустя – очевидно, Фрейду потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя от потрясения.
Лишь после выхода в марте 1963 года посмертных записок Юнга «Воспоминания, приключения и размышления» («Пантеон букс», Нью-Йорк) и отчасти благодаря предварявшей публикацию статье в «Atlantic Magazine» (ноябрь 1962г.) широкая общественность впервые узнала об исторической встрече родоначальников современной психиатрии.
Чтобы понять, как удалась Юнгу эта демонстрация «колдовской силы», придётся вспомнить о некоторых наследственных особенностях великого психиатра, обратившись к свидетельству его секретарши Анджелы Йоффе («C.G.Jung und die Grenzgebiete der Psychologiе», Мюнхен, 1960г.). Последователей Юнга должен был крайне неприятно поразить тот факт, что его дед и бабка постоянно наблюдали появление призраков, а мать даже вела дневник происшествий, куда исправно вносила всё, касавшееся собственных видений и предчувствий. От родителей Юнгу передался и талант телекинеза – способность передвигать предметы на расстоянии, не вступая с ними в физический контакт. В том, что он обладает паранормальными способностями, у самого Юнга не возникало ни малейших сомнений. Однажды дома у них произошёл любопытный случай: в кухонном столе с оглушительным треском разлетелся на четыре куска кухонный нож, что, судя по всему, имело отношение к участию незадолго до этого его матери в спиритическом сеансе. Юнг сфотографировал обломки металла и отправил снимок доктору Райну в Дьюкский университет («Границы разума», д-р Райн, 1947г.).
Не исключено, что некоторые наследственные способности, действительно близкие к «колдовским», Юнг бессознательно использовал по меньшей мере в двух случаях общения с Фрейдом: я имею в виду их встречи 1909 и 1912 годов. Венский психиатр дважды падал в обморок, а затем обвинил Юнга в том, что тот пользуется «смертельным сглазом», не объяснив, правда, что это за «сглаз» такой, от которого жертва немедленно лишается чувств. Юнг отверг обвинения, но вскоре засомневался и сам – особенно после того, как однажды во сне увидел Фрейда постаревшим, немощным, более того, очень похожим на привидение.
После разрыва с Фрейдом у Юнга возникло нечто вроде «комплекса Иуды», проявившегося уже на страницах «Психологии бессознательного». Рождественской ночью 1912 года он, ни много ни мало, убил Фрейда во сне. Разумеется, «жертва» взяла там себе временный псевдоним и превратилась в вагнеровского героя «Зигфрида» (отца композитора, между прочем, звали Зигмунд). Не успело сновидение завершиться, а подсознание Юнга уже принялось грозить «хозяину» всевозможными карами. По пробуждении таинственный голос предрёк ему гибель в случае, если смысл сна не будет разгадан. Юнг, в ящике письменного стола которого всегда находился заряженный револьвер, не на шутку перепугался. И тут явилось озарение: ну конечно же, Зигфрид символизирует «второе я» – безжалостного тирана, рвущегося к власти, от которого необходимо избавиться. Странно, что Юнгу так и не пришло в голову более простое решение: «Зигфрид» – это ведь почти аббревиатура: Зиг-фрейд. От идей, навязанных последним он и пытался в те дни бессознательно избавиться.
Не желая становиться «наследным крон-принцем» Фрейда (а именно эту роль уготовил ему создатель психоанализа), Юнг жаждал полного единовластия в собственном научном цехе. Очень скоро ощущение великого предназначения воплотилось в видении: образом голубя к нему спустился сам Святой Дух.
Потом Юнг узрел Илию, но сопровождала его вместо Моисея слепая Саломея с большой чёрной змеёй. В следующем сне (а может быть, видении – грань эта к тому времени стала постепенно стираться) перед Юнгом по небу пролетел Филимон с бычьими рогами (намёк на сказание о боге Митре) и яркими крыльями, расцвеченными под зимородка. Название птицы (англ.: «kingfisher»), повидимому, имело какое-то отношение к идее о «ловце» душ человеческих.
Вскоре Филимон (в греческой мифологии – слуга богов) стал общаться с Юнгом в качестве духа-посредника. Расхаживая по дорожкам сада, Юнг подолгу беседовал с ним, подобно Кромвелю (которого консультировал некто, называвший себя «Дьяволом») и Сократу (его «советника» звали Даймон). Впрочем, к этому времени Юнг уже прекрасно понимал, что находится на грани серьёзного нервного расстройства. По собственному признанию учёного, только работа и любовь к семье спасли его от полного помешательства. Такой была цена, которую Юнгу пришлось заплатить за пять-шесть лет умопомрачительной активизации подсознания. Откровения, полученные свыше, стали для него источником вдохновения, не иссякавшим по меньшей мере сорок пять лет.
Чувство вины по отношению к Фрейду – лишь незначительная деталь психоневротической драмы Карла Густава Юнга. Наиболее важным фактором была тут наследственность. В своей классической докторской диссертации 1899 года (опубликованной в книге «Психология и патология так называемого паранормального феномена») Юнг основывался большей частью на наблюдениях за юной девушкой-медиумом, которая не раз в ходе своих спиритических сеансов вызывала дух его деда. Юнг сохранил в тайне тот факт, что 16-летняя «С.В.» была его кузиной; появления покойных родственников на её сеансах и подтолкнули психиатра впоследствии к изучению собственной генеалогии, что переросло в настоящую манию.
Дед Юнга (как впоследствии и отец) был протестантским священником; над проповедями своими он мог работать лишь в том случае, если его дочь (мать Карла Густава) находилась рядом и отгоняла назойливых духов. При этом он же занимал пост Великого Мастера масонской ложи и являлся, как будто бы, незаконнорождённым сыном Гёте (слух этот имеет лишь самые косвенные подтверждения: увлечение Гёте и Фаустом не оставляло Юнга всю жизнь).
«Гёте описал суть конфликтов, которыми наполнена моя жизнь, – писал Юнг. – Фауст и Мефистофель слились во мне воедино». К этому признанию уместно добавить фантастическую деталь: Юнг вообразил, будто бы живёт одновременно в двух слоях времени: свою маниакальную увлечённость культурой XVIII века он объяснял тем, что именно там пребывает «настоящий Юнг». Образ последнего в виде седовласого старца постоянно находился у него перед глазами.
Визит Святого Духа и общение с Филимоном имели для Юнга самые необыкновенные последствия. Под влиянием собственных сновидений он оказался во власти очень странных представлений о том, что все мёртвые живы, требуют себе знаний о жизни, но черпать их способны только из сознания ныне живущих. С этих пор Юнг возомнил, будто бы его обязанность состоит в том, чтобы обучать мёртвых. Следуя указаниям Филимона, он создал «Septem Sermones Ad Mortuous» – «Семь проповедей для мертвецов», – чему предшествовали поистине апокалиптические события, разразившиеся в его доме. После одного из сновидений психиатр «потерял свою душу», обретя взамен сомнительное удовольствие то и дело лицезреть каких-то призраков. Затем в комнатах дома поселился полтергейст. Наконец сюда толпами повалили «духи мёртвых» и хором стали требовать себе «знаний».
Сыну Юнга тем временем приснился рыбак с дымящейся трубой вместо головы. Наутро Юнг нашёл в саду мёртвого зимородка, вспомнил, как переливались крылья Филимона в ночь его первого визита, и решил что гибель птицы знаменует не что иное, как конец «ловца человеческих душ». Узрев Святого Духа (и истолковав его как «явление образа Божьего, воображению недоступного»), Юнг засел за свои «Семь проповедей» и писал их не отрываясь в течение трёх дней. По окончании работы Филимон выразил полнейшее удовлетворение, а «духи мёртвых» немедленно покинули дом.
О матери Юнг писал так: «Днём это была любящая, нежная женщина. После наступления темноты с ней начинали происходить странные изменения. Подобно тем ясновидящим, которые напоминают каких-то диковинных зверей, она пускалась бродить этакой суровой, безжалостной жрицей, и дом в такие минуты казался нам клеткой с прутьями».
К тому времени Юнг и сам уже идеально отвечал такому описанию. Вряд ли стоит удивляться, что как только кузен ввёл учёного* в круг спиритов, он тут же принялся экспериментировать с двумя известными медиумами своего времени, Руди Шнайдером и Оскаром Шагом, чьи способности в свою очередь очень заинтересовали легендарного германского парапсихолога барона Шренка-Нотцинга.

* Мы считаем титул «учёного» неприложимым к д-ру Карлу Юнгу (как, впрочем, и ко многим другим): учёный, исследователь, не властный повелевать своим сознанием, не есть учёный, а подопытный кролик, над которым экспериментирует кто-то другой. Это тем более справедливо, если человек подвизается в так наз. «психической» области. Поэтому медиум никогда не может быть компетентным судьёй в проблемах спиритизма. А между тем, именно медиумы, или экстрасенсы, постоянно объявляют себя авторитетами оккультизма, и невежественная толпа им верит.
В силу данного обстоятельства все экспликативные и мировоззренческие концепции медиумов оказываются фрагментарными, обусловленными и, в конечном счёте, ошибочными, тогда как независимые, т.е. не обременённые медиумическими способностями умы, обладающие также высокой степенью культуры, как то было в случае Аллана Кардека, Леона Дени или Артура Конан-Дойля, демонстрируют необычайную широту взгляда, которой по силам сделать самые удивительные обобщения и сформировать самые дерзновенные и всё-таки логически безупречные мировоззренческие концепции. (Й.Р.)

Далее. Любопытный факт упоминает в своей книге «Спок» доктор Фанни Мозер. Оказывается, в трёхлетнем возрасте Юнг увидел сон, повлиявший на всю его жизнь. Это была фантазия о рождении с явно выраженными элементами фаллического культа. А ведь главной претензией Юнга к Фрейду было то, что основатель психоанализа, будто бы, «обожествил секс»; удивительно, но всю свою жизнь в глубине души Юнг явно поклонялся тому же богу! Мифологические откровения виделись ему даже в появлении летающих тарелок (не раз посещавших психиатра, представьте себе, во сне!*). А однажды Юнг рассказал о том, как после перенесённого инфаркта дух его был вынужден ненадолго покинуть тело и оказался в Pardos Rimmonium – кабаллическом Гранатовом Саду, – где стал свидетелем бракосочетания Тиферет и Мальшута – двух символизирующих женское и мужское начала божественных сфер, через которые Господь выходит к нам в мир. Затем Юнг «превратился» в раввина Симона Бен-Джохаи и отпраздновал на небесах собственную женитьбу. За этим мистическим ритуалом последовало видение агнца Иерусалимского, после чего Юнг посетил праздник Иерогамуса, где отец богов Зевс и Мать Гера сочетались браком, почти следуя описаниям гомеровской «Илиады». Всё это поразительным образом доказывает тот факт, что после конфликта с Фрейдом вся сексуальная жизнь Юнга протекала исключительно в видениях мифологического толка.

* Курсив наш. Упорно называть психиатром человека, страдающего сложным комплексом психических расстройств, на наш взгляд, по меньшей мере странно. (Й.Р.)

Биографические источники ничего не рассказывают нам о романтической стороне жизни великого психиатра, о том, как познакомился он с будущей женой или об отношениях с детьми. Немного известно нам и о юношеских любовных похождениях Юнга, хотя одно тут бесспорно: его отношения с противоположным полом были изначально омрачены крайней степенью разочарованности. Разгадка проста, но неожиданна: оказывается, он был влюблён в свою младшую кузину – ту самую девушку, что выступала в качестве медиума на спиритических сеансах. В конце концов её уличили в мошенничестве, и потрясённый Юнг ни забыть, ни простить этого обмана уже не смог. О глубине его чувств к С.В. можно догадаться по сновидению, в котором перед Юнгом предстала покойная жена.
«Она явилась мне в расцвете сил, – писал психиатр, – в платье, которое сшила для неё много лет назад моя кузина, спиритический медиум. Более красивой вещи жене, наверное, не приходилось носить при жизни. Выражение лица её нельзя было назвать радостным или опечаленным. Оно светилось мудростью и пониманием. Лицо это не выражало земных чувств; они более не имели над ней власти».
Одну неоспоримую истину Юнг, впрочем, так и не смог признать: на протяжении всей своей супружеской жизни он воспринимал жену как воплощение образа юной кузины. Смысл сновидения состоял в том, что, последовав в мир иной, несчастная женщина обрела умиротворение: больше её не беспокоил тот факт, что для мужа она – всего лишь символ утраченной любви.
С.В., которая отчасти и несёт ответственность за безумные фантазии Карла Густава Юнга о прошлом и настоящем, умерла в возрасте двадцати шести лет. От этого, второго удара оправиться он так уже и не смог.

КТО ОН, ИСТИННЫЙ ФРЭНСИС ГРИРСОН?

Деятели литературы в большинстве своём столь многословны в своих мемуарах, что для какой-нибудь жизненной тайны сами себе не оставляют места. Но есть исключения, и одно из них – Фрэнсис Грирсон (настоящее имя – Бенджамин Генри Фрэнсис Грирсон Шепард, 1848-1927), писатель шотландских и ирландских корней, который в возрасте года вместе с родителями переехал в С.Ш.А., где позже был объявлен одним из гениев американской литературы.
В книге «Современный мистицизм и кельтский темперамент» (по которой, между прочим, изучают англоязычную литературу в японских университетах) Метерлинк признался в том, что «не встречал прежде автора столь изысканного и одновременно глубокого».
Имя его прославила «Долина теней», история Гражданской войны, поражающая лёгкостью и изяществом языка. Г.Уэллс, Дж.Б.Шоу и Х.Беллок (так же, как и он, сотрудничавшие с журналом «New Age») считали Грирсона гением современной литературы.
Позже он потряс литературный мир книгой «Война: иллюзии и реальность», затем с совершенно неожиданной стороны взглянул на личность великого американского освободителя в исследовании под названием «Авраам Линкольн: мистик-практик».
С раннего детства Грирсон вращался среди знаменитостей. В 13 лет он получил должность адъютанта при генерале Джоне С.Фремонте. Задолго до обретения литературной славы он стал фаворитом всех королевских дворов Европы: мало кто в современной истории может похвастаться завоеваниями подобного рода.
Что же касается самой загадочной стороны жизни Фрэнсиса Грирсона, то... литературный словарь Вебстера минует её с предельным изяществом. «Он также дал серию фортепианных концертов во многих европейских столицах», – читаем мы. Недоговорка века, если не сказать большего!
Сборник «Писатели XX века» на этот счёт чуть более информативен: «Имея за плечами всего два класса музыкального образования, Шепард вдруг обнаружил в себе необычайный талант пианиста. В 21 год, едва собрав деньги на дорогу, он отправился в Париж, где практически за ночь стал сенсацией музыкального сезона».
Но как удалось безвестному юнцу из Соединённых Штатов, получившему самое поверхностное музыкальное образование, вспыхнуть подобно комете на европейской сцене, провести серию триумфальных гастролей и сделаться любимцем европейского высшего света? Тайна эта слегка прояснилась (или, наоборот, сгустилась?), когда я случайно наткнулся на объявление, опубликованное в 1870 году ведущим лондонским спиритическим журналом «Медиум». Произошло это через год после прибытия Шепарда в Европу:
«Джесси Б.Г.Шепард, знаменитый американский медиум (в последние годы проживающий в Париже), даёт сеансы ясновидения, предсказаний, психометрии и автоматического письма. Возможно диагностирование заболеваний и выявление медиумических способностей у присутствующих. Плата – в зависимости от затраченных времени и усилий. Внимание: музыкальных концертов на этих сеансах не будет».
Вскоре, 6 мая 1870 года, тот же журнал опубликовал автобиографическую заметку под заголовком «Как я стал музыкальным медиумом». О «двух классах музыкального образования» Джесси Шепард в этой статье не упоминает. Напротив, он утверждает, что музыке никогда не учился. Оказывается, способности к ясновидению, восприятию «потусторонних» голосов и целительству Шепард обнаружил у себя в 1867 году. Позже он стал слышать загадочные стуки (источника которых каждый раз не обнаруживалось) и развил в себе дар психометрии (при этом человек, лишь прикоснувшись к предмету, готов рассказать всё его прошлое и охарактеризовать всех, кто когда-либо вступал с ним в контакт). Поворотным пунктом в карьере Шепарда стал январь 1868 года.
«Однажды, когда я находился в театре, ко мне явился дух Рэчел. Она спросила, хотел бы я развить в себе вокальный талант, а затем посоветовала уже на следующий день отправиться к профессору с тем, чтобы тот оценил качество моего голоса.
Так я и сделал: приехав к очень известному музыканту, изложил ему своё дело. Красота и выразительность моего пения поразили его. Сам я прежде о наличии у себя такого дара не подозревал и никогда не догадался бы в себе его открыть.
Профессор высказал мнение, что такой голос продержится не слишком долго: чудо не может быть вечным. Как бы то ни было, за две недели он поставил мне голос окончательно.
Между тем к своему таланту я продолжал относиться скептически: сама мысль о том, чтобы выступить публично, казалась мне почти неприличной. Я поделился сомнениями с профессором. Он ответил, что почёл бы за честь предложить мне спеть «Аве Мария» в церкви Св.Ксавьера, где он сам играл на органе. Это один из самых популярных залов города, и в церковном хоре тут поют выдающиеся мастера вокала. Я пришёл на службу и исполнил предложенные мне партии к немалому изумлению всех присутствующих».
Единственный намёк на контакт с «миром теней» тут – упоминание о явлении «духа Рэчел» (кто она такая, остаётся неясным); об игре на фортепиано пока что, заметим, не идёт и речи.
Между тем уже через два года Шепард считался выдающимся пианистом своего времени и был профессиональным медиумом: так продолжалось до тех пор, пока у него не обнаружился новый талант – литературный. Теперь Шепард мог позволить себе жить на литературные заработки.
Что же помешало нашему герою остаться в истории величайшим музыкантом всех времён? Оказывается, собственное, более чем неожиданное и достаточно смелое признание в том, что играет и поёт он не сам: это духи великих музыкантов прошлого – Моцарта и Бетховена, Россини и Зонтага, Листа, Берлиоза и Шопена – исполняют музыкальные произведения, используя его самого всего лишь в качестве живого инструмента.
Признание это – даже в эпоху расцвета спиритизма, волна которого окатила Европу, – было скандальным и для широкой публики непонятным. Однако поверим Шепарду на слово и посмотрим, до чего дошёл он в своих экспериментах, обратившись к свидетельству князя Адама Вишневского, который побывал на музыкально-спиритическом сеансе Шепарда 3 сентября 1894 года и поделился своими впечатлениями с итальянской газетой «Vessilo Spiritista»:
«Найдя укромное местечко, мы расположились в тесном кругу вокруг медиума, севшего за фортепиано. Едва он взял первый аккорд, как два угла комнаты осветились загадочным светом. Стали прибывать духи великих музыкантов и пианистов: одни – чтобы исполнить свои произведения, другие – чтобы присоединиться к слушателям.
Сначала свою «Фантазию о Семирамидах» исполнил руками Шепарда Тальберг. Произведение это не опубликовано – как и все вещи, исполняемые духами на сеансах этого медиума. Затем зазвучала рапсодия для фортепиано в четыре руки: её исполнили Лист и Тальберг – пламенно, потрясающе торжественно и в блестящей аранжировке. Пожалуй, даже сам Лист, игравший с необычайной страстностью и изяществом (не говоря уж о ныне живущих), не смог бы достичь такой степени совершенства.
Кружок наш состоял отчасти из музыкантов, которые, как и я, бывали на концертах величайших пианистов Европы. Но никто из нас никогда прежде не сталкивался со столь сверхъестественным исполнительским мастерством.
Появившийся на ладони у мадам Д. световой шар ознаменовал прибытие Шопена. Дух его наиграл пианиссимо несколько изысканнейших мелодий, сотканных из тончайших нотных гирлянд, столь отчаянных и печальных, что казалось, сама Польша в тот момент обратилась с мольбою к Богу.
Затем прибыла Жорж Санд. Я выразил признание этому великому духу за то, что он почтил своим присутствием наше собрание, и получил три хлопка по колену. Мадам Д. шутливо приревновала ко мне гостью и тут же удостоилась от неё тех же знаков расположения.
Явился Моцарт: игра его искрилась нежностью, разнообразием и лёгкостью сильфа, что всегда отличало его несравненный гений. Но более всего поразил нас в тот вечер Берлиоз (никогда прежде на сеансах Шепарда не появлявшийся), который явился в сопровождении старших учителей – Листа и Тальберга.
Он начал с того, что решил перенастроить фортепиано – взять на тон выше. На протяжении десяти минут духи работали над инструментом, крышка которого всё это время оставалась закрытой. Когда зазвучала музыка, мы заметили: фортепиано звучит выше на две ноты.
Вещь, исполненная Берлиозом, искрилась сладостностью и совершенством. Сначала нам показалось, будто зазвучали колокола маленькой сельской церквушки... вот и сама она возникла у нас перед глазами! По горному склону к ней спустилась свадебная процессия. Люди вошли в церковь, и тут мы услышали точную имитацию звуков церковного органа: на протяжении всей церемонии бракосочетания они лились тихо и мягко. Затем процессия вышла из церкви и снова вернулась в горы.
Закончив пьесу, Берлиоз с помощью других духов вновь перестроил инструмент и начал играть уже в привычном регистре, но попрежнему с закрытой крышкой. Затем один за другим нас посетили несколько духов. Каждый из них говорил на родном языке. Замечу, что Шепард, кроме английского и французского, другими языками не владеет. Однако в трансе он говорит – точнее, позволяет духам вещать «через себя» – на всех языках мира. Так, Гёте продекламировал несколько строф по-немецки. Дух, назвавшийся Исайей, вещал на древнееврейском. Возник Магомет и заговорил с нами по-арабски.
Появлялись и другие гости из иного мира: они переводили эти речи, обещали нам помощь в деле «психического исследования» и указывали, с какими людьми нам следует вступить в контакт. После сеанса мистер Шепард впал в такое изнеможение, что вынужден был удалиться для отдыха».
Согласитесь, своеобразный отчёт – куда там Безумному Шляпнику с его выходками! От таких откровений самые горячие поклонники спиритизма могут лишиться дара речи. Похоже, подобные восторги экзальтированных поклонников в конечном итоге и лишили Джесси Шепарда шансов на широкое признание.
Впрочем, почему же, как раз признанием-то медиум обделён и не был – его принимали в самых высших кругах, и везде он производил самое потрясающее впечатление. С огромным успехом прошли его концерты во дворце Камберленд (Гмунден, Австрия), организованные герцогиней Камберлендской, сестрой русской императрицы. Послушаем Лорица Вольдемара Тоннера из Гааги, чьё свидетельство было опубликовано журналом «Light» 17 марта 1894 года:
«Я также бывал на концертах мистера Шепарда в Камберленде и не скоро смогу забыть то впечатление, что произвёл он на свою коронованную аудиторию. Сначала комната, в которой расположились зрители, была ярко освещена лампами и свечами, но её королевское высочество герцогиня Камберлендская предложила мистеру Шепарду уменьшить яркость света. Повидимому, она почувствовала, что столь назойливое освещение помешает восприятию музыкальных произведений, которые нам предстояло услышать.
Все лампы были погашены, и концерт прошёл лишь при двух свечах. Думаю, ради столь необычного случая никто не стал бы возражать и против кромешной тьмы, потому что никогда прежде не собирал вокруг себя Шепард столь благородную и умную аудиторию. Во время исполнения медиумом одной из вокальных партий герцогиня Ганноверская, сидевшая рядом с его высочеством герцогом Саксонским и Альтенбургским, не удержалась и вскочила с места. «Никогда в жизни не слыхала ничего подобного!» – воскликнула она.
Королева Дании, сидевшая непосредственно за спиною медиума, заявила впоследствии, что пьеса была исполнена явно в четыре руки, а не в две...»
Почему бы и нет? Тот, кто способен играть на вообще закрытом инструменте, всегда может пригласить свободного духа для участия в очередном дуэте! Но Шепард ведь не только играл, он ещё и пел – причём басом и сопрано. Вот что писала об этом 14 марта 1884 года «Дагблад», одна из ведущих европейских газет:
«Внезапно, в момент экстатического подъёма, бас вдруг перешёл в сопрано, но не сорвался на визгливый фальцет, который так часто раздаётся сегодня с театральных подмостков, а сохранил чистоту и наполненность во всём диапазоне. Словно сверкающие перезвоны разлились по комнате, создав единую, необычайно впечатляющую гармонию. Звуки фортепиано вознеслись фортиссимо, напомнив громовые раскаты, но голос певца и их превзошёл по силе: будто небесный глас провозгласил: «Exelsior!» – и все мы, даже не верующие в сверхъестественное, душою вознеслись к высшим сферам. Сила вдохновения Джесси Шепарда сама по себе удивительна. Но стоит ли искать ей спиритическое объяснение?»
Действительно, стоит ли? Тем более, что за это можно и поплатиться. Генри Киддл, главный инспектор школьного образования Нью-Йорка, в доме у которого Шепард провёл в общей сложности год, вынужден был подать в отставку после того, как публично заявил, что верит в шепардовских «духов». Киддл имел неосторожность признать, что собственными ушами слышал игру Моцарта (экспромтом исполнившего неизвестную симфонию), философские лекции Аристотеля, а также не вполне понятные ему выступления на греческом, древнееврейском, халдейском и арабском языках. Все расценили это признание Киддла как чистейшей воды безумие.
Похоже, Шепард и сам стал постепенно осознавать, что зашёл слишком далеко. На концерты свои он стал приглашать теперь лишь самых близких друзей, и собрания эти теперь всё более напоминали тайные сходки. Наконец, Шепард полностью отошёл от спиритизма, изменил имя и превратился во Фрэнсиса Грирсона. Автор статьи в сборнике «Писатели ХХ века» считает, что сделано это было, чтобы «у публики не возникло впечатления, будто литературная деятельность для него – не более, чем хобби». Но даже в этом случае он под другим именем мог бы продолжать свои загадочные концерты...
Нет, с музыкой всё было кончено. Более того, никто даже не подозревал о том, что Фрэнсис Грирсон имеет какое-либо отношение к спиритизму, вплоть до 1921 года, когда он опубликовал памфлет по поводу «психофонных посланий». Тут только «Писатели ХХ века» запоздало спохватываются: «Грирсон очень интересовался разного рода «психическими явлениями», – читаем мы. – Обладал ли он сам медиумическими способностями, остаётся неясно». Что называется, не в бровь, а в глаз.
Но куда более абсурдно и несправедливо, чем даже эта реплика, выглядит тот факт, что человеку, обладавшему редчайшими музыкальными и литературными способностями, суждено было закончить жизнь в ужасающей нищете. Что ж, Джесси Шепард (он же Фрэнсис Грирсон) никогда не верил в логику: «Интуиция и чувства управляли им, в них он черпал творческую энергию», – утверждает тот же сборник.
Никто так и не смог разгадать тайну жизни этого необыкновенного человека. Заметки о нём Ги Эндора в книге «Король Парижа» скорее сгущают, нежели рассеивают туман. Оказывается, усомнившись в целесообразности продолжения музыкальных опытов, Шепард обратился за советом к самому Александру Дюма. «Это был юный красавец-гигант, – пишет Эндор, – с огромными кистями, покрывавшими каждая по полторы октавы. Не зная нотной грамоты, он способен был на чарующие импровизации и обладал голосом – также нетренированным, но столь завораживающим, что артистическая Европа на концертах его застывала в немом изумлении. Коронованные особы одна за другой становились его поклонниками. Графини толпами влюблялись в этого юного американца, сиявшего красотой ковбойского кольта...» Впрочем, о духах и медиумизме в заметках Эндора мы не находим ни слова.
«... Дюма смущённо признался, что плохо разбирается в музыке».
«Но я в ней тоже не разбираюсь, – воскликнул Шепард. – Впервые в жизни увидев фортепиано, я просто сел за него и заиграл! Почему, как? Не знаю. И боюсь узнать правду...»
Встреча эта произошла, судя по всему, в 1869 году. 1927 год застал постаревшего, опустившегося Джесси Шепарда в Лос-Анджелесе. Его великий роман «Долина теней», подписанный псевдонимом «Фрэнсис Грирсон», всеми позабытый, пылился на складах. Его импровизации, никем не записывавшиеся, оказались потерянными для потомков.
«... Служащая лос-анджелесской службы социального надзора долго стучала в закрытую дверь: хозяин квартиры только что испустил дух.
Она так и не смогла поверить в то, что этот 78-летний старик когда-то гастролировал с вокальными и фортепианными концертами по Европе, что ещё совсем недавно он считался знаменитым писателем и только что заложил свою последнюю драгоценность – часы, подаренные ему королём Великобритании.
Впрочем, ей и не нужно было ни во что верить. Задача её была проста: установить причину смерти. А это было несложно. Старик умер от голода».
Фодор, Нандор. Меж двух миров.
©Перевод с английского В.В.Полякова, под редакцией Йога Раманантаты. – М.: Издательство «Айрис» (Серия «Зеркало Цивилизации»), 2005 г.